Академгородок постепенно приобретал тот облик, который и по сей день иногда снится мне. Уже наполовину оформилась Академическая улица (теперь Морской пр.). Вдоль нее по обеим сторонам стояли дома, или сданные, или в разной степени готовности. Уже была частично забетонирована проезжая часть. Появились тротуары и велосипедные дорожки. Дороги и тротуары уже чистились специальными снегоуборочными машинами. Начала работать и автобаза СО АН, и гараж со спецмашинами Управления эксплуатации.
В квартирах новых домов открывались все новые и новые бытовые точки – парикмахерская, сберкасса, ремонт часов, детская молочная кухня. Пункт приема белья в стирку открылся в подвале дома №16 по Академической ул., этот дом был сдан несколько позже других домов. Все открывалось в соответствии с планом бытовой комиссии Академгородка. Многое из того, что открывалось, не было вообще предусмотрено проектом.
В самом начале января 1961 в первом же сданном крупноблочном доме по Академической улице на первом этаже открылись по предложению нашей бытовой комиссии книжный магазин и киоск «Союзпечати». Духовная пища была для нас не менее важна, чем обычная. Вскоре при магазине был создан клуб любителей книги «Гренада».
С 1 января я стал ежедневно по подписке получать газету «Известия». Она мне нравилась больше «Правды». Кроме того, я подписался на журнал «Иностранная литература», который мы прочитывали от корки до корки. Мне удалось подписаться и на журнал «Знание – сила», который мне очень нравился. Я подписывался на него с детских лет.
Иринке исполнилось три года, и она пошла в только что открывшийся садик, стоящий рядом с зданием школы, где учились студенты университета.
Любочка работала на кафедре чл.-корр. Птицына и была довольна работой. И Птицын был ею доволен.
И у меня на всех фронтах дела шли неплохо: и в институте, где вовсю шло изготовление деталей для эксперимента и камеры давления, и по общественной линии, где наша работа, как нам казалось, шла на пользу людям, а посему мы чувствовали удовлетворение от того, на что тратили все свое свободное, а иногда и рабочее время.
Единственное, пожалуй, что я переживал, так это отсутствие научного руководителя. Григолюк им так и не стал, а Мигиренко, похоже, не мог стать, потому что мало чего понимал в уравнениях математической физики. Правда, он мог помочь в будущем, когда дело дойдет до защиты диссертации и внедрения результатов исследований.
Я к этому времени уже не был таким восторженным юношей, каким приехал сюда два года назад. Я увидел реальную жизнь. Трудную жизнь многих окружавших меня семей. Наше безденежье.
Я столкнулся с антисемитизмом, когда мне и Любочке давали понять, что мы не такие, как все, а почему-то другие, и нас можно дискриминировать. Не принимать на работу, например.
Я не чувствовал бытового антисемитизма, как в детстве. Меня никто не обзывал в глаза. Но я столкнулся с антисемитизмом на уровне руководителей институтов, отделов кадров. А это было пострашнее.
В первом случае, я мог дать обидчику сдачи. Здесь это было невозможно, потому что они «следовали» реальной политике нашего социалистического государства, хотя провозглашалось, что все нации равны (правда, евреев за нацию не считали; по сталинскому определению один из непременных атрибутов нации – собственная территория, которой у евреев не было).
И я понимал уже, что мы живем в стране, где говорят – одно, а поступают – по-другому. Что лозунги и реальная жизнь отличаются друг от друга настолько, что становятся диаметрально противоположными.
Пять лет прошло с ХХ съезда КПСС, и мы уже были другими. Понимали значительно больше, чем раньше. Не принимали на веру каждое заявление вождей.
Мое поколение, как и поколение моих родителей, тоже научилось читать газеты между строк. Находить там намеки, видеть ненаписанное.
Но я еще надеялся, что постепенно все в нашей жизни будет меняться. И я хотел быть самым непосредственным участником этих изменений. Не смотреть со стороны, а самому изменять и исправлять. Строить другую жизнь, более справедливую.
Мне тогда казалось, что если каждый человек будет на своем месте делать то же, что и я, жизнь изменится. И я говорил об этом тем, с кем я работал в профсоюзных комиссиях. И мне казалось, находил отклик в их душах.
Когда в жизни есть благородная цель, когда у тебя много сил и возможностей, чтобы двигаться к ней, приближать ее, – жизнь кажется прекрасной.
Но если раньше у меня была только одна цель, – создать что-то выдающееся в науке, то теперь у меня появилась и вторая цель, – улучшить жизнь тех людей, среди которых я жил.
Я не бросил первую цель, не отказался от нее. Я очень хотел оставить свой след в науке. И моя мама очень этого хотела. Можно сказать, мечтала об этом. И я хотел, чтобы она была счастлива, чтобы ее мечта сбылась. Это тоже для меня было очень важно.
Но меня, как магнитом, тянуло заниматься тем, что было в Академгородке, в его среде обитания не решено или решено плохо, думать, думать над тем, как сделать жизнь лучше, добиваться, чтобы стало лучше.
Я хотел видеть Академгородок самым красивым, самым удобным для жизни. Городком счастливых людей. Коммунистического завтра. Претворить мечту в действительность уже сегодня. Да-да, именно так.
И, пожалуйста, не бросайте в меня камень сейчас. С сегодняшней высоты ХХI века многое видится иначе. Но я пишу правду, какой бы она ни была смешной и наивной сегодня.
Вот, имея такие две цели, отдавая все время, все силы и все свои способности достижению их, я и жил в ту далекую пору начала 60-х.
Написав все это, я подумал:
– А семья? Любочка, Иринка, Володя?
Разумеется, они были у меня в мыслях на первом месте. Я их любил всегда, каждую минуту, каждое мгновение. Но, как я теперь понимаю, я уделял семье очень мало времени. Только то, что оставалось от работы в институте и от всех моих общественных дел. К сожалению, время не вернешь. И прошлого не изменишь.
Любочка же считает, что семья у меня тогда была не на первом, а на втором месте. Но она почему-то это терпела...
Свободное копирование
