14 января 1896 г. бабушка Марья Александровна скончалась от нашей фамильной болезни, рака. Я видел ее через час после кончины: она походила на "Пиковую даму", и только в гробу, перед отпеванием, вернулись к ней прежние черты доброй, благообразной бабушки. Отпевали Марью Александровну у Тихона три священника. Приехала бабушка Катерина Александровна Пальмова, средняя из сестер Лихутиных. По обычаю, она и бабушка Лизавета Александровна жалобно взвыли, причитая над покойницей. Дядя устроил поминальный обед с блинами и кутьей.
Летом открылась всероссийская выставка. Я был на ней всего раза три. Понравились мне Азиатский павильон и врубелевские панно.
Царскую чету я видел в то лето дважды. Перед прибытием ее (17 июля) весь Нижний базар, Зеленский съезд и Благовещенскую площадь покрыли волны народа. Загудели колокола. Раскаты "ура" все ближе. Вверх по Зеленскому съезду ехал в пролетке эффектный Баранов в полной парадной форме, похожий на исхудалого ястреба, в густых эполетах. Он оборачивался назад. За ним коляска, парой вороных с дышлом. Государь был в сером плаще и фуражке с красным околышем, государыня в белом платье.
Следом в разнообразных экипажах тянулась свита. Кто-то из великих князей проехал на русской тройке в блестящей упряжи.
18 июля я с родителями стоял у Азиатского павильона. Проходили вельможи и генералы. Вот министр путей сообщения князь Хилков с седой американской бородкой, без усов. Товарищ отца по Лесному институту В. И. Ковалевский; отец представил ему меня. Какой-то генерал показывал другому рисунок Софийского купола в своей записной книжке: должно быть, недавно вернулся из Константинополя. Один отставной нижегородский чиновник явился в мундире времен Александра II и в кепи. Неподалеку стоял смуглый высокий Витте, хозяин и вдохновитель выставки. В вицмундирном фраке над орденской лентой, в фуражке, он поглядывал исподлобья.
Опять знакомая коляска с лейб-казаком на козлах. Сбросив плащ, подхваченный тотчас десятком рук, Николай II в одном кителе, об руку с императрицей, взошел на крыльцо павильона, в двух шагах от меня. Казачий оркестр грянул "Славься". Пройдя в павильон, император остановился у крайней витрины слева, разглаживая привычным движением усы. Тут его скрыла от глаз моих густая толпа придворных. Помню мощную спину великого князя Алексея Александровича в белом морском кителе, бакенбарды Горемыкина, пышные шлейфы дам.
На Оке я любил купаться с лодки на середине реки. Иногда сомы утаскивали за ногу неосторожных пловцов. Один купальщик, бросившись с моста под Нижним, попал на якорь и распорол себе бок; другой едва не утонул, вздумав проплыть под плотами. Как ни подымет голову, все стукнется о бревно; уж задыхаясь, полумертвый, случайно очутился он между двух плотов. Я пробовал переплывать Оку в сопровождении лодки: необъяснимая боязнь владела мной при купанье. Так же боюсь я подыматься на высоту, не люблю гор, башен и чердаков.
Наш лес Осинки выходит на Оку отвесным обрывом; над ним гнездились два ворона. Внизу с шумом бежит холодный Гремячий ключ, падая в брызгах на мшистую деревянную колоду. Покрикивают ястреба. После купанья я собирал землянику; в дуплах искал дикий мед. Любил отдыхать под старым ветвистым дубом; здесь ястреб щипал добычу; валялись остовы чаек и рыбьи кости.
На ярмарке ежегодно, в старом театре Н. Н. Фигнера, пела оперная труппа. Впервые попал я в оперу 29 июля 1894 г. Шел "Фауст" при участии Фигнера. Привыкнув в деревне ложиться рано и утомленный дорогой, я еле дослушал арию Зибеля (с тех пор мое любимое место в "Фаусте") и весь конец оперы проспал. Порой, очнувшись, я таращил глаза на сцену, видел то Мефистофеля, то Маргариту в темнице, различал пение и музыку и опять, побежденный сном, склонялся на плечо матери.
Свободное копирование
