За год перед тем отец и дяди поделили дедовское наследство. Старая толубеевская усадьба с домом и садом, по жребию, досталась дяде Илье. Отцу пришлось строиться на ровном месте, где одни галки бродили на голой пашне. В июне здесь стоял уже дом и зеленели посадки. Отец развел фруктовый сад на четырех десятинах, посадил сосновую и березовую рощу, провел липовые аллеи. Каждое лето с тех пор мы живали в Щербинке.
Вспоминаются мне летние вечера в лесу. Я лежу на склоне оврага у берега Оки, сверкающей издали осколком зеркала. На луговой стороне напротив белеет колокольня села Карповки, и видны стоги, похожие на ряд точек. Надо мной кружится пара ястребов, я любуюсь их величавым полетом. Все нежнее журчанье горлинок. Прозвенел козодой. Стайка ворон летит ночевать в лесу и рассаживается на старом сухом дереве. Из оврага неровными взмахами подымается сова. Егерем моим и спутником на охоте был Ванька Киселев, мой ровесник, сын хозяйственного мужика. Старик огорчался сыновним легкомыслием. Целыми днями мы с Ванькой бродили в лесу и в лугах, купались, карабкались по горным береговым обрывам.
85-летний садовник Гаврила, ровесник Гоголя и папы Льва XIII, родился в 1809 г. Он еще мог пахать и выпивал по праздникам. Барин когда-то женил Гаврилу на дворовой девке; их первенец на самом деле был сыном барина. Гаврила был тщедушный старичок с жидкой седой бородкой. Я записал его рассказы.
"В Жигулевских лесах водились разбойники, что и с нечистым знались. Бежит, это, судно по Волге, вдруг остановка. На палубе явится железная кружка с замком, а сверху, значит, пробой. Ну, коли положат в нее целковых тридцать, опять побежит. А то постелют кошму, сядут на нее и плывут по Волге куда надо. Был у них и ковер-самолет, человек по шести носил. Один разбойник назывался Стенька Разин. И полюбил он одну девку. А товарищи его с ней вместе утопили. На Волге есть Стенькин бугор: весь изрытый, слышно, здесь Стенька свои богатства зарывал. Находили люди там деньги, бывало, точно, а бугор Стенькин и посейчас цел стоит".
"Служил я у Блинова, годов пятьдесят, чай, будет. Раз наш самарский приказчик получил деньги с почты и поехал в Нижний. Под Симбирсковым и напали на них разбойники вшестером. А всего народу ехало человек девяносто. Приказчик сидел у себя в казенке, а народ в мурье. Вот двое разбойников встали у люка, чтобы народ не пускать, а четверо шасть в казенку. Только приказчик-то догадался: взял лом и притаился за дверью. Один сунулся -- приказчик его ломом по башке. Убил и опять ждет. Воры сверху кричат: "Что ты как долго? Вздувай огонь". А тот не живой: молчит. Полез другой, за ним третий -- приказчик и их убил. Только четвертого неладно ударил: по коленкам, он и заголосил. Сторожевые испугались, хотели бежать, а приказчик за ними, убил и их. Потом всех шестерых положили в лодку и пустили на волю Божию. В городах нигде не заявляли, только сказали хозяину. Тот говорит, смотри, узнают. "Ну, что народу болтать?" Потом вдруг требуют приказчика к губернатору. Губернатором был тогда Бутурлин, злой такой. -- "Как ты смел не донести, что шесть человек убил?" -- "Да ведь они разбойники". -- "Мало ли что, да и как это вы, девяносто человек, шестерых не перевязали?" И посадил приказчика в острог. Хозяин в Сенат. Сенаторы дело разобрали, велели приказчика выпустить и дать ему сто рублей".
"Помню, как царь Николай Павлович в Нижний приезжал. Был я тогда еще молодой и служил в мучном ряду. Как приехал царь-от, давка началась, страсть. Пробились мы вперед и стали у крепостной стены. Сначала прошел полицмейстер, потом губернатор, а уж за ними сам царь. Из себя был такой смуглый, красивый. Стал проходить мимо нас, а мы, знаешь, в муке, вот он и попачкался немного. Мы испугались. Губернатор, это, к нему подбежал и платочком начал его обмахивать. "Ничего, ничего, братец, ведь это хлеб". Это царь-то ему сказал и пошел на крепостную стену по тропочке. Потом, как стали кричать ура, он уши зажал и все говорил: "Потише, потише"".
"Первый пароход построили в 1845 г. Он назывался "Самсон". Потом были еще "Геркулес" и "Волга". Я тогда служил у Блинова и помню кричат нам: "Пароход идет!" -- "Какой?" -- "Колесами ходит по воде". Выбежали мы, глядим: пароход к пристани подъезжает. Остановился, оборот сделал. Мы было бросились смотреть, как эти колеса действуют, ан никого не пускают. -- "Что же он делать будет?" -- "Возы возить". Да, вот как тогда дивовались, а теперь какой-нибудь пароходишка бежит, пищит, никто и не смотрит; попримелькались, значит".
Очень хотелось мне застрелить ворона, мою любимую птицу. Но осторожный вещун ни разу не подпустил меня на выстрел. В июльские душные вечера в лесу творились птичьи мистерии. В румяном море зари мелькали крестики галок, слышалось слабое карканье, точно вздохи. И вдруг все стихало; лишь ворон, как черный жрец, медленно произносил суровые заклинания.
Я снял с гнезда молодого кобчика, и он жил у меня в беседке. Выкормил я и двух коричневых ястребов, взятых птенцами из-под убитой матки.
Кроме Щербинки и Курилова у нас было лесное имение при деревне Ройке, верстах в двадцати от Нижнего. Туда мы езжали по воскресеньям удить, охотиться и купаться. Луга сдавали, в лесу вели правильное хозяйство. В Ройке много комаров, с лугов от речки Кудьмы тянет болотной сыростью.
Свободное копирование
