2 ноября
Ленинград. Штаны унесли. Узнать можно мало. Асафьев - невралгия, но я должен немедленно приехать. Мне не хочется сразу законопачиваться в Детское. Еду в «Европейскую». Огромный номер, как в прошлый раз, но меньше нет. Расхаживал и думал, что будто никому нет дела. Но я же сам так устроил. Звоню Дранишникову. Восклицания, он утром в театре, а дома с половины четвёртого, уговорился, что приду в это время. Иду гулять: Невский. Морская, Консерватория, Мариинский театр. Садовая - гулял час. Тепло, туманно, чуть грязно. Вернувшись, звонил Лидусе; немного страшно: не отвечала на письма. Она сама у телефона, суха. Когда узнала - восклицания, я обещал прийти вечером. Звоню Демчинскому (прошлый раз не позвонил). Он сначала не мог понять, кто это, потом: приветствую вас. Я спрашиваю, можно ли приехать и отправляюсь. Он не удерживается от шпильки по поводу «Европейской» гостиницы:
- Сановники останавливаются только там.
Я:
- Пора бы бросить это, Борис Николаевич.
Он почти не изменился, чуть похудел и постарел, зато ВФ даже помолодела, покрасила волосы. У него такая же спокойная и красивая речь, я стараюсь быть скромным и стираю своё «я», чтобы не провоцировать ироний. Живёт ничего, второй сын погиб, (о четырёх часах в день, сидит два месяца, доволен).
Ленинград ещё красивее, подёрнутый флером.
Несколько воспоминаний о Борисе Николаевиче, Элеоноре, но мельком. Обещаю зайти поиграть в шахматы, а пока пора к Дранишникову. ВФ, обыкновенно колючая, сегодня была совсем мила. Проезжаю мимо 1-й Роты, дома не узнаю, перекрашен.
У Дранишникова активное настроение: первый ленинградский, а то и СССР дирижёр, погрубел внешне, жалобы на трудность работы, директор Любимский, самокритика, все боятся друг друга. В Филармонии развал: он не дирижирует, Малько за границей. Кормил обедом, вкусные рябчики, нелепое время - половина пятого. Домой, затем к Лидусе. Хорошо ходят трамваи, много, скоро (из-за малого уличного движения). Лидуся постарела, потеряла фигуру, больше изменений за эти два года, чем за те десять. Масса рассказов о сёстрах, о Лёве, моих с Максом письмах и телеграммах. Муж молчалив и корректен, показывался от времени до времени. Барков вышел к чаю, сидел в уголке, помрачнел. Я старался быть внимательным.
Свободное копирование
