21 июля
Поехал в Париж к Дягилеву. Далеконько: больше двух часов езды. Хорошо бы прикончить в одну поездку. Опять заседание в самом отеле: Дягилев, Якулов и я. За моё отсутствие Якулов предложил Дягилеву схему балета. По его мнению, балет должен состоять из трёх звеньев, характеризующих три различных момента большевизма: первый - на Сухаревской площади (мешочники, комиссары, толкучка, матросы в браслетах); второй - НЭП (комический номер разбогатевших проныр); третий - на фабрике или на сельскохозяйственной выставке (большевистская Россия начинает строиться). Дягилев и я одобрили план, но Дягилев возражал против второго звена - НЭП'а, говоря, что, в сущности, это - высмеивание нуворишей, что не ново для Парижа, так как их и здесь расплодилась масса после войны. Якулов защищал свой план, но сразу согласился урезать вторую часть. Полный балет он изобразил тогда графически в виде трёх дисков, расположенных в ряд, причём крайние наползали на средний и охватывали часть его. Таким образом средняя часть балета, НЭП, выходила короткой, но в конце предыдущей и в начале последующей должны были перемешиваться элементы его. Дягилев не возражал; я сказал, что не вижу, как музыкально изобразить НЭП. Якулов ответил: «Это скерцо».
Затем Дягилев извинился, что у него дела, и велел Кохну вести нас завтракать. Так как Кохно начал опять немного вмешиваться в обсуждение сюжета балета, то я решил ставить его на место и, едва мы расстались с Дягилевым и вышли на улицу, стал приставать к нему, что у него небритый подбородок и что с таким человеком совершенно неприлично идти завтракать. Кохно, который красив и очень занят собой, подошёл к зеркалу в какой-то витрине и согласился.
- Пожалуйста, поезжайте и выбрейтесь, - сказал я.
- После завтрака.
- Нет, до завтрака, вы отбиваете аппетит.
- Сейчас все парикмахерские закрыты.
- Нет, уже два часа, они только что открылись.
- Сергей Сергеевич, надеюсь, вы не серьёзно...
- Совершенно серьёзно: нельзя же завтракать с мопсом vis-à-vis. Идите, мы займём столик в ресторане и подождём вас.
Кохно пожал плечами и отправился бриться. Мы с Якуловым, беседуя о балете, отправились в ресторан, куда минут через двадцать присоединился Кохно.
- Приятно видеть красивого человека, - сказал я, когда он уселся напротив.
- Но не всегда приятен вид требовательного человека, - парировал Кохно, но вёл себя скромно.
Якулов рассказывал, что он в молодости много занимался музыкой и даже одно время готовился к музыкальной карьере, но рано оставил эту мысль. Он провёл на фронте всю войну, был ранен и имел ордена. Оттого во время революции, когда в Москве шла стрельба, он мог спокойно заниматься живописью. Затем он всё время жил в России и вполне сросся с новым режимом. Он немного нелеп, и кроме того, многое у него кажется чуждым, как у всякого человека, пережившего большевизм в России и хотя бы частично принявшего его.
Мы вернулись к Дягилеву. Дягилев сказал, что схема Якулова в общих чертах приемлема, но схемы мало, надо её подробно разобрать. Якулов ответил, что у него много материала и мыслей, Дягилев сказал, что его отъезд снова откладывается, а так как сейчас сюжет ещё не стоит на ногах, то надо, чтобы я приехал ещё раз , к тому же времени Якулов окончательно разработает свой план.
Якулов пообещал кроме того принести несколько рисунков костюмов и схему декораций. На этом расстались. От поездки в Париж, видимо, не так скоро отделаешься.
Вернувшись домой, я нашёл привезённое пианино, а также письмо от Сигети, где тот просил меня приехать к нему в Париж и повидать Красина - представителя Всероссийской Филармонии, брата посла, - у которого было дело ко мне. Вращаясь всё время в антибольшевистской среде, я привык, что с большевиками не надо общаться, иначе «это может запятнать». Но из письма Мясковского я знал, что этот Красин милый человек; кроме того, меня заинтересовало, что за дело может быть ко мне; наконец, у меня были все резоны побывать у Сигети, - поэтому я ответил последнему, что через два дня буду в Париже и зайду к нему, чтобы передать пьесу, посвящённую ему.
Я имел ввиду переделку Ор.35: три из них я посвятил Коханскому, одну Циле (ту, которую она играла) и одну Сигети, как главному исполнителю моего Скрипичного концерта. В сущности, эти пьесы посвящены Кошиц, но она еле-еле поёт одну из них, а переделки ведь кажется можно посвящать! Вот-то Кошиц будет в бешенстве!!