18 июля
Дягилев наконец приехал и сегодня мы завтракали: он, я, Кохно, Лифарь (слово, построенное по тому же принципу, как свинарь, звонарь etc.), Нувель и «Пашка», премилый старичок, кузен Дягилева. Я спросил Дягилева: «Вы непременно настаиваете на большевицком балете?» Дягилев: «Непременно: я перед отъездом из Лондона даже говорил немного об этом с Раковским, нашим послом». «Нашим?» Дягилев усмехнулся: «Ну да, вообще, российским». Я тогда изложил точку зрения Сувчинского, говоря, что мне она представляется вполне разумной. Но Дягилев пропустил всё это мимо ушей. Он воскликнул: «В России сейчас двадцать миллионов молодёжи, у которой... (тут нецензурное выражение о прославлении полового желания). Они и живут, и смеются, и танцуют. И делают это иначе, чем здесь. И это характерно для современной России. Политика нам не нужна!» Я сослался на мнение Эренбурга. «Очень хорошо, - сказал Дягилев, - давайте постараемся достать Эренбурга и поговорить с ним». Затем он указал на художника Якулова, недавно приехавшего из России и проведшего там всю революцию. На большой выставке, в русском отделе, он выставил ряд моделей своих декораций для московских театров, также проект памятника, который был ему заказан в память каких-то революционеров, погибших в Баку. Я тоже был на выставке и видел это. Как конструктивные декорации, так и памятник (огромная многоэтажная башня, спирально взлетающая вверх) меня очень поразили, а потому я был непрочь встретиться с Якуловым. Решено было, что после завтрака Кохно и я отправимся за Якуловым и Эренбургом (адресов которых мы не знали) и постараемся собраться у Дягилева в пять часов. Чтобы найти Эренбурга. я посоветовал поехать в кафе, где я с ним познакомился, так как он сказал, что всегда сидит там в два-три часа дня. Кафе было почти пустое, но Эренбург сидел. Поговорив с ним недолго, получив от него согласие явиться к Дягилеву в пять и достав от него адрес Якулова, мы поехали к Якулову. Но его не было дома. Оставили записку и поехали к Сувчинскому. Застали. Кохно философствовал о значении либретто в балете, а мы в душе посмеивались над ним. Но важно, что теперь Кохно уже сам подчёркивал свою некомпетентность в либретто из жизни современной РОССИИ - стало быть, почувствовал, что наступило время очистить поле битвы. Угроза, что мне придётся работать с ним, прошла. Затем Кохно ушёл, а мы с Сувчинским потихоньку отправились к Дягилеву, так как время уже шло к пяти часам. Вскоре туда явился Эренбург и мы довольно долго сидели в большом и светлом салоне Hôtel Vouillemont, пока наконец появился Дягилев. Разговор начался несколько нелепо и в конце концов свёлся к разговору Дягилева с Эренбургом. Сувчинский упорно молчал и вставил, кажется, два незначительных замечания.
Я тоже сидел и слушал. Разговор часто уклонялся от темы и, например, на довольно долгое время свёлся к спору о том, что же такое конструктивизм. Вообще же Дягилев выспрашивал о России, а Эренбург рассказывал. В этот день дело ничем не кончилось. В восемь часов пора было расходиться. Дягилев взял адрес Эренбурга и обещал с ним снестись в ближайшие дни. Мне же сказал, что завтра надо сделать другое заседание с Якуловым.
Свободное копирование
