(7) 20 ноября
Когда утром Mme Больм позвонила мне и спросила, каково моё настроение, я ответил: «Жажду крови». И действительно, настроение было страшно боевое. Пальцы почему-то зажили и единственно неприятной перспективой был тугой рояль. Впрочем, я нервничал и боялся, что буду нервничать во время игры, а это надо было во чтобы то ни стало избежать, потому что выгоды никакой, один вред. Надо было найти для себя достаточное убеждение. Я попробовал доказать себе «от Шопенгауэра», что я - гениальный музыкант, а публика - «фабричный товар природы» и я был бы смешным в собственных глазах, если бы опустился до волнения перед ней. Но на это был ответ: публика сегодня будет самая избранная и среди неё найдутся люди, достаточно тонко понимающие, чтобы строго разобраться в том, что я делаю хорошо и что плохо. Тогда я взял другое убеждение: с точки зрения всей моей музыкальной жизни, первое американское выступление вовсе незначительный факт и вопрос успеха или неуспеха в Нью-Йорке никоим образом не может поколебать моей музыкальной карьеры. Но на это был ответ: да, но чрезвычайная разница - вырваться из Америки триумфатором и с долларами, достаточными, чтобы жить свободно, как хочешь, - или вырваться без успеха, купив билет в долг и неудовлетворённым, хотя и с сознанием, что для американцев нужны просто рэгтаймы и что меня этот неуспех поколебать не может. Тогда я имел третий довод: в моей жизни мне много раз придётся проходить через важные и ответственные моменты, через которые не всем суждено пройти и за которые многие бы дали очень много. Если я буду переживать эти моменты с драмой и волнением, то что мне толку в них? И какая разница - если принять их радостно и просто! Этот довод оказался самым остроумным: я не нашёл возражений на него, ухватился и решил провести сегодня в жизнь.
Когда я пришёл в Эолин-холл, то зал оказался полным. Это было приятно. Я сейчас же вышел играть, был встречен овацией, но - проклятое тугое фортепиано! - в первом этюде, который я играл всё же не совсем спокойно, в пальцовом месте пальцы совсем отказались выдавливать тугие ноты. Поэтому я сбился и должен был сразу перескочить на спокойный до-мажор. Правда, я сразу взял себя в руки и дальше играл более внимательно рассчитывая звук, но было неприятно, ибо, если так пойдёт и в других пьесах, то выйдет чёрт знает что. Однако, это по счастью не случилось и, хотя мне всё же пришлось из-за проклятого «Стейнвея» кой-где упрощать пассажи, а тогда форсировать звук, но инцидентов больше не было. Аллегро 2-й Сонаты прошло с меньшим успехом (не эффектное, видите ли), но зато скерцо и финал привели публику в раж. Рахманинова я сыграл просто-напросто очень хорошо, а Скрябина менее честно с точки зрения точности, но очень эффектно 12-й Этюд. Последняя серия (Прокофьев, Скрябин и «Гавот» из Ор.12 и «Наваждение») прошли хорошо. В артистическую явился Адамс и указывал мне, когда выходить кланяться и когда играть на бис. Публика столпилась у эстрады и аплодировала, но не так сангвинически, как в Петрограде. Я был вызван десять раз во время перерывов (4 + 3 + 3) и восемь раз в конце, в том числе три бис'а. Затем меня повели в артистическое фойе при зале, где набилась масса музыкального народа и где меня восторженно поздравляли. Отрывали руку человек пятьдесят. Успех превзошёл ожидания. Вечер провёл по-семейному у Больмов.
Свободное копирование
