Двадцать шестого я кончил Andante. Я не знал, еду ли я в Петроград или нет. Четвёртого ноября предполагались у Зилоти премьеры «Классической» Симфонии и Скрипичного концерта, - за неделю до этого надо было быть в столице, а между тем Зилоти ни слова не говорил, состоятся ли концерты.
Наконец, двадцать пятого пришла телеграмма, что концерт отложен на декабрь. Ближайшим очередным становился московский клавирабенд - девятого ноября. И вот тридцать первого я собрался и, простившись с солнцем и дивной кисловодской погодой (никогда больше не буду проводить осень в Петрограде), выехал в Москву. Это было немного рано - тридцать первого к девятому, но с первого прекращались прямые поезда. Газеты были неспокойны, всюду восстания большевиков, в Москве и Петрограде стрельба, но я надеялся, что к девятому всё кончится. Уехал я довольно торжественно: провожали меня одиннадцать человек, впрочем, многие, чтобы вручить мне письма для передачи, - почта действовала из рук вон плохо. Mme Collini поднесла мне пучок белых цветов. Минеральные Воды сразу обдали ужасным дыханием осени: ледяной туман, сырость и на дебаркадере налёт какой-то слизи. Поезд должен был стоять два часа. Газеты совсем меня поразили: события вырисовывались вовсе не так, как до сих пор. Всюду победы большевиков, о Керенском ни слова, а в Москве перекрёстная стрельба из ружей и орудий. Я колебался, ехать ли: ведь в такой обстановке не до концертов.
Несомненно, большевиков поддержат все солдаты с фронта, но в ответ могут забастовать все железные дороги, чем они уже грозили, и тогда я застряну неизвестно зачем в голодной и скандальной Москве. Не лучше ли, пока не поздно, вернуться? Решил дело поезд, пришедший прямо из Москвы. Начальник этого поезда сообщил о сражении в Москве и об отвратительных скандалах по всему пути. Против моего возвращения в Кисловодск был, во-первых, денежный вопрос: я уж и так брал у мамы взаймы и должен ей две с половиной тысячи, а теперь, отказываясь от концертов, должен снова сесть на её счёт, хотя бы и заимообразно. Во-вторых, очень уж неловко уехать с такой помпой, цветами и проводами, и на другой день снова появиться в Кисловодске. Но, с другой стороны, я ведь стоял перед фактической невозможностью дать концерт, и всякий смысл поездки исчезал, таким образом, сам собой. Дело не в трусости, а в том, что незачем ехать. Кисловодск же так манил своим благоустройством, спокойствием и солнцем, особенно оценённый мною теперь, когда я, еле сев в вагон, сразу погрузился в какую-то муть междоусобицы, с солдатами, уже разбившими окна, митингами в Минеральных Водах и осенней слякотью.
Я решил вернуться. И, несмотря на сбивчивость тех данных, на которых пришлось строить решение, избрал этот верный путь, ибо, как вскоре выяснилось, по всей России поднялся вой и резня - и я оказался бы идиотом, поехав в Москву с моим несвоевременным концертом. Я велел портёру перетащить мои вещи в дачный вагон и взял билет в Кисловодск.
В Кисловодск мы вернулись в четыре часа ночи. Я ввалился в «Гранд-отель». Мой хорошенький номер уже успели занять и я получил рядом похуже. Мама была необычайно довольна, что я вернулся, но денег у меня было мало и я, не желая брать снова, должен был экономить.
Свободное копирование
