Сергей Прокофьев. Дневник - 792

6 апреля

Не сочинял, но проигрывал «Игрока», ибо надо повторить: завтра демонстрация. По поводу этого события я не волнуюсь, а наоборот очень доволен, что сие, наконец, произойдёт. А вообще замечательно - я вступаю в Императорский театр. Отлично звучит.

Был у Демчинского, который радостно приветствовал мой приход. А ведь его бромистый хинин почти вылечил мою невралгию. К Демчинскому же приехал Принц.

7 апреля

Утром проигрывал «Игрока», но всего повторить не успел. Асланов предложил, чтобы я заехал за ним в Мариинский театр, дабы мы поехали к Теляковскому вместе. Ему, очевидно, это было приятно, а мне удобно, поэтому я так и сделал. Ровно в два часа мы приехали на квартиру Теляковского, что в казённом здании позади Александрийского театра. Зилоти и Коутс уже сидели в зале. Затем приехали Малько, Похитонов и Тартаков. Я чувствовал себя превосходно. Директор заставил нас подождать минут пять-десять, затем большая дверь распахнулась и они пожаловали. Маленький и невзрачный. Года два назад меня ему представили на одном из оперных спектаклей в Консерватории, но, конечно, ни он не запомнил какого-то консерваторца, ни я не запомнил физиономию его превосходительства. Поздоровались и уселись: все вокруг круглого стола, а я на расстоянии нескольких шагов на диване. Я начал рассказывать о сюжете, которого большинство, конечно, не знало, сделал историческую справку о жизни Достоевского того времени, о его поездке заграницу и проигрыше на рулетке, затем прочёл выписки из романа, характеризующие действующих лиц, и, наконец, рассказал содержание не романа, а оперы. Говорил я довольно складно (несколько под влиянием Демчинского и Башкирова) и очень уверенно. По-видимому, мой рассказ был довольно исчерпывающим, но я ещё перед исполнением каждого акта прочёл либретто. Во время чтения мною характеристик вошёл лакей и подал Теляковскому письмо. Тот распечатал и хотел читать под аккомпанемент моего доклада. Я остановился. Теляковский поднял на меня глаза - я молчал. Теляковский принялся читать письмо, но сейчас же опять поднял глаза. Я ждал. Тогда Теляковский сложил письмо - и я продолжил. Когда Теляковский поднял на меня глаза, то по лицу его пробежала тень. Мне это было неприятно, но я решил держать тон. Итак, прочтя либретто первого акта, я принялся играть его. Малько переворачивал мне страницы, Зилоти смотрел через моё плечо. Остальные остались у стола. Играл я ничего, даже совсем ничего, но голоса у меня нет никакого и я мог только декламировать, да иногда выстукивать вокальную партию на рояле, но моя декламация за музыкой еле была слышна. Кроме того, я скоро охрип, а по свидетельству Зилоти очень душил педаль. После первого акта я немного передохнул, затем прочёл либретто второго акта, уже в совершенно измученном виде, проделал тоже с третьим. Тартакова, по-видимому, очень заинтересовала Бабуленька: он несколько раз подходил и смотрел в ноты. Теляковский ровно ничего не понял. Но, конечно, надо было сослаться на мою декламацию: без пения непонятны вокальные партии и мелодическая сторона. Поэтому не лучше ли - теперь это поздно, а вот осенью - дать хотя бы один акт разучить певцам и исполнить его с оркестром? Тогда опера будет совершенно ясна.

Такой затяжной характер с не «да» и не «нет» и, во всяком случае, с «нет» на ближайший сезон мне был нестерпим, и потому я решил идти напролом. Я ответил, что можно сделать и так, как они говорят, но я считаю долгом предупредить, что на прошлой неделе Дягилев прислал мне полторы тысячи, которые, по-видимому, надо считать задатком за оперу, потому что за балет я получил сполна (я почти был прав, говоря это, ибо тысячу рублей я должен был получить после представления партитуры, а так как пока готов один клавир, то за клавир две тысячи я уже давно получил). Так вот, откладывание слушания оперы до осени означает, что осенью, может быть, не только положительный ответ, но также и отрицательный, а потому, если Дягилев пожелает теперь или летом заключить контракт, то я его подпишу, чтобы не оказаться между двух стульев. А известно, что хотя Дягилев в России и не играет, но контракты свои обязательно простирает и на Россию. О да, они это отлично знали по Стравинскому и по Черепнину и знали, что Дягилев всё сделает, чтобы отобрать лучшее у Мариинского театра. Поэтому моё заявление произвело сильнейшее впечатление. Теляковский удалился к окну совещаться с собравшимися и через некоторое время обратился ко мне: «Какие же ваши условия?» - спросил он. Ну, это уже было совсем другое дело. Я ответил, что ведь в Императорских театрах одни условия для всех, но я хочу, чтобы мне гарантировали десять спектаклей на ближайший сезон. Стали возражать, что не только десять раз, но хоть один раз сыграть в ближайшем сезоне не успеют: столько новых постановок, столько старых возобновлений. Опять совещание и затем просьба Теляковского посетить его через неделю - в среду на Пасхе, а за это время он справится у какого- то кабинета, будут ли суммы для новой постановки. Я думал, что Теляковский полноправный барин в Императорских театрах, но, оказывается, и над ним есть контроль. Прощаясь, Теляковский сказал: «Вы всё-таки пока уж не посылайте телеграммы Дягилеву». Я, разумеется, обещал. Коутс закричал вдогонку: «Подождите меня, пойдём покупать карандаши!» Ждать пришлось минут двадцать, ибо после моего ухода ещё совещались. Выйдя, Коутс и Зилоти сообщили, что сыграть оперу десять раз, конечно, нельзя и потому мне, вероятно, предложат десять спектаклей на два сезона, но чтобы я непременно соглашался. Особенно горячился Зилоти, говоря, что благодаря его и Коутса стараниям, наконец начинают интересоваться и молодыми авторами, но если, мол, авторы начнут капризничать, то всё это доброе начинание может полететь к чёрту.

Затем мы с Коутсом покупали карандаши «Koh-I-Noor» и я вернулся домой очень измученный, но почти довольный свиданием с директором. Вечером приехал Принц и демонстрировал новую электрическую игрушку.