11 октября
Встал лишь в одиннадцать.
Ходил на почту, сдавая Юргенсону корректуру Концерта.
Когда вернулся домой, то заниматься не пришлось. На вспомоществование разорённой войною Польше в Петрограде идёт сбор одежды и белья. Мама согласилась быть собирательным пунктом, - на подъезде повесили флаги, на двери - плакат, и теперь целый день к нам звонят, носят тюки со старьём, мама, студент и курсистка записывают, сортируют, выдают квитанции - где тут играть на рояле. Я очень ворчу и мысленно посылаю их к чёрту, хотя принципиально сочувствую сбору. Сидел в моей комнате и усиленно, дабы зря не терять времени, читал по-английски.
Прошёлся. Очень захотелось встретить Вегман. Трогательно, что эта хорошенькая девочка с греческим носиком влюблена в меня. Я нарочно пошёл по той дороге, по которой она ходит в Консерваторию. Придворный оркестр объявил четырнадцать (!) концертов из сочинений петроградских композиторов, начав еле дышащими стариками: Направником и Кюи, поместив посреди вопиющую бездарность: Иванова, Шенка, Калафати и проч. Перед концом несколько свеженьких имён: Черепнина, Мяскуши; а в заключение дерзких мальчишек: Стравинского и меня. Да ведь не как-нибудь, а каждый из концертов троекратно - в пользу раненых: итого сорок два концерта!
Таля позвонила маме, приглашая её и меня завтра обедать. Мама ответила за себя «нет», ибо у неё сбор, а про меня сказала, что я позвоню. Я позвонил; подошла Нина. Перво-наперво я сказал, что завтра быть не могу. Она перебила и, не обратив нарочно внимания на это, спросила про вчерашний концерт. А когда я начал рассказывать, сказала, что у неё стынет кисель.
- Если завтра не можете, приходите как-нибудь на неделе, во вторник или когда можете. Если вы, конечно, хотите, - прибавила она.
- Но ведь Таля по вечерам у больных, Вера Николаевна, вероятно, занята, — очень мне весело будет сидеть в обществе мебели и вашей злющей физиономии!
- Наоборот, она у меня сегодня весёлая.
- Ну, словом, у вас стынет кисель. До свидания! - и я повесил трубку.
Сегодняшнее сражение мне меньше понравилось, чем предыдущее.
В девять часов я был у Городецкого и с первых же слов убедился, что у него нет никакого драматического воображения. Балет он придумывает только как картину, а не как действие. Моё первое требование - чтобы действие начиналось с поднятия занавеса - было забыто. Вторая картина выкинута.
Я объявил: «Мне всё не нравится» - и лёг, очень расстроенный, на диван. Искать нового сочинителя, объяснять ему свои принципы, ждать, когда тот сочинит, Боже, как скучно. Из деликатности я попытался что-нибудь обдумать сообща в его сюжете, но понемногу мы оба увлеклись, стали придумывать эффекты и движения, и балет снова загорелся. Я придумал: эффект с народом, лежащим ниц при поднятии занавеса, план второй картины, чередование лунных лучей и туч в третьей картине; а также чудищ и эффект под занавес - превращение певца в идола. Под конец балет сверкнул в нашем воображении, оба мы были довольны и возбуждены. Я просил Нувеля послать Дягилеву от моего имени телеграмму, чтобы тот сказал, Романов ли будет ставить балет. Теперь балетмейстер необходим для выяснения подробностей.
Свободное копирование
