Сергей Прокофьев. Дневник - 604

15 июля

Утром звонил Захаров, просивший проаккомпанировать ему 2-й Концерт Рахманинова, который он двадцать пятого играет в Павловске. Я удивлён, как это он не может выучить нового Концерта и уже пятый год играет всё тот же рахманиновский. Впрочем, Концерт в самом деле очень очаровательный. Я охотно согласился и в три часа пришёл к Шредеру. К моему удивлению, захаровская игра улучшилась во много крат - появилась мягкость, естественная задушевность, которая раньше заменялась каким-то искусственным, крайне неприятным пафосом. Я его поздравил с успехом, по-видимому, доставив этим искреннее удовлетворение. Он, по крайней мере, сделался исключительно мил. Мы вместе отправились к Юргенсону, где я хотел справиться о корректуре «Баллады». Пожилой и крайне бестолковый руководитель этого магазина, один из семьи Юргенсонов, долго писавший в мае на клочке бумаги, где я буду летом, теперь всё перепутал и послал корректуру в Кисловодск, где она и валяется на почте. Теперь мне нечего делать и я мог бы её проверять, а в Кисловодске буду заниматься «Симфоньеттой» и будет некогда. Расставшись с Захаровым, я отправился к швейцару Сергея Городецкого узнать, где господин поэт, а то ни Каратыгин, ни приехавший в Петербург Нурок не могут дозвониться по телефону. Дворник сказал, что они только что приехали в город, чем я и удовлетворился и, не зная его лично, а потому не желая заходить, попросил Каратыгина попытаться позвонить ещё раз.

Одел новый костюм, производивший необычайно шикарное, «английское» впечатление, и поехал в Павловск в компании Бориса и Василия Захаровых. В Павловске я был встречен Дамской, но, не желая сразу накидываться, остался с братьями Захаровыми. Дирижировал Глазунов, и Боже, какой скучной, какой «безликой, домашнего изготовления» показалась его 3-я Симфония после лондонских новшеств. Вообще вкусы Дягилева и безобразия Стравинского в его «Соловье» уже оказали на меня своё влияние, и мне как-то мелко и тесно в аккуратненьком блюдечке глазуновской логики. Мой балет будет большим прыжком в модернистском смысле по сравнению с моими предыдущими сочинениями; к моему лирическому Скрипичному концерту, который я так нежно любил перед поездкой в Лондон, я теперь поохладел - теперь надо сделать аховый балет, а потом отдохнуть на нежном Скрипичном концерте. Второе отделение Глазунова я, конечно, не стал слушать, предпочтя поболтать со знакомыми. Мелькнула Бушен, наскочил Володя Дешевов и сказал восторженным тоном:

- Серёжа, ты знаешь, я женился!

Пфф!! Я так и присел.

- Да ты с ума сошёл? Вот несчастный человек!!

Странно и дико, хотя, собственно говоря, ему двадцать пять лет, но восторженность и юркость не позволяют ему дать больше пятнадцати. Я был поражён.

Встретив многих знакомых, я столкнулся с сёстрами Дамскими, с которыми отправился гулять. Элеонора заявила на мои рассказы, что я стал до противности знаменит. Вернувшись на вокзал, пили чай. Концерт кончился, ходило много публики. Мимо прошёл Борис, но ничего не сказал. Когда чай окончился, я распрощался и уехал в Петербург. В Петербурге на вокзале столкнулся с Глазуновым. Идя мимо, я остановился и поздоровался. Он любезно улыбнулся, но так как разговаривать мне было не о чем, то я немедленно отправился дальше. У Глазунова был бледный и слегка пьяный вид. Я оглянулся - он шёл в буфет.

Мама с прислугой ходила на манифестацию и в огромной толпе путешествовала по улицам Петербурга, пока их не разогнала полиция, чуть не сшибла с ног и очень напугала маму. Политический горизонт сгущается. Австрия объявила войну Сербии.