30 апреля
Написал письмо Захарову. Играл 2-ю Сонату Глазунова с величайшим удовольствием. Я её выучил и буду играть. Как странно, я не особенно люблю его музыку, кроме того, сам автор мне строит всякие козни, а его Соната доставляет мне массу приятного. В два часа пришёл в Консерваторию, куда меня пригласил Черепнин. Просмотрели партитуру моего Концерта. Он дал несколько полезных советов. Вообще же партитура производит на него, по его словам, приятное впечатление. Видел Зеликмава, который, видимо, ещё не свыкся со своим поражением и держит себя нахмуренно.
В четыре часа я приехал в «Асторию», куда получил печатное приглашение: в одном из салонов отеля две ученицы Дункан демонстрировали свою элегантную пластику вместе с целым рядом маленьких девочек. Несколько откровенные, красивые греческие костюмы и пластические движения были очень милы. Публика - все приглашённые, много знакомых. Ко мне подошёл какой-то господин и окликнул меня по фамилии. Он рекомендовал себя от имени Музыкальной студии и стал спрашивать о моих намерениях поступить к ним. Учреждение это совсем новое, началось с прошлой осени, имеет цель уничтожить ту рутину, которая царствует везде, даже в Консерватории. Преподаёт молодёжь - Бихтер и прочие. Я сказал, что:
1) я не хотел бы себя связывать в смысле концертных поездок - он ответил, что, конечно, всегда можно будет на месяц уехать;
2) я не могу преподавать то, что в Консерватории называется низшим курсом - он ответил, что у меня будут только старшие курсы:
3) я буду занят только раз в неделю - он сказал, что это моё желание;
4) я не хотел бы иметь много учеников - он ответил, что их много и не будет. Условия - семьдесят пять рублей с ученика в год, это очень прилично, потому что старший преподаватель в Консерватории имеет восемьдесят рублей, но занят два раза в неделю. Тогда я ответил, что благодарю за честь и согласен.
Каратыгин с Бесселем ещё не успели повидаться. Про «Симфоньетту» и Зилоти он рассказал так: у Оссовского был обед, на котором Зилоти возмущался статьёй Мясковского и, главное, тем, что тот цитирует «частное письмо». Каратыгин, сидевший рядом, сказал, что, может быть, частное письмо цитировать и не следует, но по существу он согласен с Мясковским, ибо Зилоти не прав, что не играет Прокофьева.
- Но это бездарность! В его музыке нет аромата! Вот я нашёл композитора (он назвал неизвестную фамилию) - музыка такая, что ничего не понять, но зато есть аромат, я чувствую, что это талант, а от музыки Прокофьева прямо воняет!
Оссовский, разливая вино, наклонившись через плечо Зилоти, говорит:
- Саша, я с тобой не согласен, Прокофьев очень талантливый и его следует играть.
А Черепнин. который сидел напротив и пил много вина, заявил:
- По-моему, теперь только три композитора двигают музыку вперёд, это Шёнберг, Стравинский и Прокофьев: и самый талантливый из них Прокофьев!
Эффектно. Зилоти озадачен. Он слабо возражает:
- Пусть так, но я сам должен буду аккомпанировать его Концерты, между тем как же это противно. Были бы у него симфонические вещи, пусть бы себе сам дирижировал, а в данном случае...
Черепнин:
- Ловлю тебя на слове: у него есть отличная «Симфоньетта», приглашай его дирижировать «Симфоньетту».
Зилоти был сбит со всех позиций и сдался. После этого пошли ко мне звонить. Вечером я сидел дома, писал дневник, делал шахматные ходы. В Консерватории происходило заседание, где решалась программа акта и моего Концерта. По-моему, всё должно кончиться благополучно, а если Концерт не поставят в программу, то «Тангейзера» я играть не буду и моё отсутствие на акте произведёт скандал. Решено, с завтрашнего дня я учу английский язык, для чего приглашается Mlle Sanb, которая учила десять лет назад всех Раевских и которую мы знаем давно как близкого друга дома Раевских.
Свободное копирование
