Болезнь дочери моей продолжалась и оба последующие за сим дни, и мы принуждены были прожить у них все оные, и не прежде домой возвратились, как 11 числа сего месяца. Тут вдруг услышали мы все то меньше нами ожидаемые и всех нас весьма перетревожившие вести, что командира нашего Николая Сергеевича Давыдова от нас отняли и указом велено перевесть его в Калугу в гражданскую палату председателем. Сие известие привез к нам собственный его секретарь, отправленный от него в ночь, по получении указа, с запискою ко мне, чтоб мне все списки и ведомости готовить к сдаче, и потому было уже достоверное.
Не могу изобразить, как поразительна была для меня сия неожидаемость, и как я начал уже жалеть о своем Николае Сергеевиче. Привычка к сему добродушному командиру, всегдашние его к нам благодеяния, неизвестность, кто займет его место и какого разбора будет человек и с какими намерениями, и не подвергается ли самое мое место при сем случае и перемене опасности,-- приводило всех нас в смущение, и я только и твердил: "ну, вот, совершилось таки наконец то, о чем так давно начали уже говорить! Вот, прощай и Николай наш Сергеевич! Вот, не будет и его! Но кто-то, кто-то воцарится на его место? И лучше ли его или еще хуже будет? Не предстоит ли и всем здешнпм обстоятельствам революция и перемена?"
На другой день после сего обрадованы мы были известием, что больной нашей немного стало от болезни ее, толико нас устрашавшей, лучше. Мы провели его весь дома, занимались беспрерывно почти разговорами о перемене нашего командира. После обеда были у меня г. Хомяков с князем и княгинею; первый показывал втайне письмо от Николая Сергеевича, в котором он пишет о своей перемене, а последние лукавили и притворялися, будто ничего не знают, и князь был очень нахмурен. Я смеялся их притворству и глупости: хотели таить то, что всем было уже известно!
Всю последующую за сим неделю занимался я более писанием своего "Экономического Магазина" и успел сочинить столько, что оставалось уже немного дописывать. И как оный мне и гораздо уже понаскучил, то 20 числа сего месяца и решился я отписать в Москву, что я далее нынешнего года продолжать его не буду. Между тем приходили из Тулы то и дело разные, но все еще недостоверные слухи о преемнике нашего командира. Множайшие утверждали, что директором будет у нас прежде упоминаемый г. Вельяминов, Николай Иванович; но сие известие было таково, что я тому и верил, и не верил, и оно меня смущало, и нет. Человек сей был известный горделивец и, в случае его, опасался я, чтоб не было тут комплота, и не захочет ли он определить на мое место своего братца Степана, чтоб лучше бездельничать. Другие говорили, что будет какой-то секретарь сенатский; а некоторые прочили сие место г-ну Веницееву, а иные славили какого-то кабинетского секретаря Карачннскаго. Чтож касается до господина Давыдова, то сей отпустил уже от себя и бывших у него наших певчих и казенных столярей, работавших у него в доме; но чтоб в остаточное еще дохнуть, то просил меня, что[б] прислать ему поболее карпов, на что я охотно согласился. А вскоре за сим писано было ко мне, чтоб я и сам приехал в Тулу и привез все нужные бумаги.
Между тем, ежедневно почти, заезжали к нам разные ваши друзья и знакомцы, едущие на Покровскую Лебедянскую ярмонку, на которую восхотелось для некоторых покупок съездить и жене моей вместе с сыном моим и дочерью Настасьею. Итак, в 23 день сентября была у нас разъезжая: они поехали на ярмонку, а я, собравшись, в Ламки, дабы оттуда пуститься уже в Тулу.
А сим и окончу я сие письмо, достигшее до обыкновенных своих пределов, сказав вам, что я есмь ваш, и прочее.
Свободное копирование
