24 марта
Надвигающийся сегодня оперный спектакль отныне не радует меня. Я боялся, что будут какие-нибудь гадости или с хором, или с Мандельбаум, или ещё с чем-нибудь иным. И только изречение Штембера успокоило меня: «Помните, что ни один спектакль не проходит без инцидента». Вообще мало приятного дирижировать оперой, выученной под руководством других и с чуждыми темпами и оттенками. Утро просидел над партитурой и убедился, что с моей стороны всё в порядке. Днём зашёл в Консерваторию - взять билеты, если дадут ещё, и посмотрел, нет ли кого хорошего. Билетов мне больше не дали, а встретил я Черепнина, который шёл с Цыбиным проходить оперу для третьего спектакля. Я вышел в третий этаж и у Малого зала встретил Дамскую и Струве. Мы приятно поболтали. Между словами Дамская спросила:
- А как поживает премьер-министр?
Я:
- О, сегодня я на него любовался.
Струве:
- Какой премьер-министр?
Дамская:
- Это из министерства Сергея Сергеевича.
Дамская и не подозревает, что премьер-министр стоит перед нею!
Завтра в Консерватории вечеринка, я навёл разговор на эту тему и случайно бросил Струве:
- Вот приходите, я с вами буду первый вальс танцевать.
В это время открылась дверь в Малый зал и Струве, ждавшая экзамен, помчалась туда, я же пошёл домой. Хотел дать контрамарку Вегман, но её не было, и я дал Вере Алперс. с которой у нас установились вполне мирные отношения.
Вернулся домой, вздремнул и к восьми часам приехал с мамой в Консерваторию. Но спектакль начался в полдевятого и мне пришлось ждать. Говорят, первое представление вызвало большой интерес к нашему «Фигаро» и сегодня зал был полон. Палечек сказал, что можно начинать и я, разговаривая с Черепниным, стал спускаться в оркестр. «Посмотрите, есть ли у вас пианист, который бьёт аккорд, без него не начнётся!» - закричал кто-то сверху. И кстати, ибо пианиста не оказалось. Поднялась беготня, поиски, Черепнин взволновался и хотел сам играть, но вместе с пианистом исчез и клавир. Выскочил Габель, ушедший уже в зал. Наконец нашли сначала клавир, потом пианиста. К своему удовольствию я встретил моего старого, «аидиного» концертмейстера, которого не было на репетиции, и очень обрадовался ему. Мы пожали друг другу руки и, сказав: «Ну, мы с вами старые ветераны», пошли в оркестр. Увертюру я продирижировал с удовольствием и на первом же forte сломал палочку в куски. Глазунов, сидевший в первом ряду, встал, посмотрел на пульт и, увидев, что у меня нет запасной, велел сторожу принести. Тот притащил целых три. До хора всё шло хорошо, но хор абсолютно не смотрел на меня, я его слышал очень плохо и мы на полтона разъехались, так что их поспешно убрали до конца их партии. В антракте Габель накинулся на меня, а я на хор. В конце концов я очень огорчился событием и Черепнин пришёл меня утешать и успокоить. Второе действие я начал со скверным настроением, но понемногу оно разошлось. Финала я очень боялся, особенно Мандельбаума. И действительно, он пел неритмично, приходилось то ускорять, то замедлять темп, ритм качался, и я был счастлив, когда он ушёл со сцены. Второй акт таким образом кончился благополучно, а Габель в антракте был страшно нежен, вероятно, сконфузился, что налетел на меня за хор. В третьем акте хор уже внимательно смотрел на меня, а некоторые девки широко улыбались, глядя на моё сердитое лицо. Четвёртый акт сошёл тоже хорошо. В последнем антракте я выходил в буфет, встретил Колю Мясковского и получил от него похвалу, что и ритм есть, и хор веду, и не заглушаю. Это победа! До сих пор он меня только ругал. Я очень подбодрился. После конца оперы всех - Габеля, Пале чека. Черепнина. Глазунова - вызывали. Я опоздал выйти. Затем распрощался с ними. Глазунов похвалил «два последних акта». Я получил розу от «графини» и пошёл домой, довольно усталый и не слишком довольный - почему?
Мама была очень довольна спектаклем, бывшие там родственники - тоже.
Свободное копирование
