Вслед за сим наступила масляница, которую почти всю провели мы в уединении и не очень весело, и более потому, что, при случившихся в сию неделю дурных и беспокойных погодах, я не очень был здоров, а чувствовал от простуды зубную боль и во всем теле расстройку и принужден быт отлечиваться питием своего декокта и воздержанием; а имел только превеликое удовольствие от услуги, сделанной мне нашими капельмейстерами. Мне вздумалось однажды их попросить, не могут ли они сочинить каких-нибудь особых штучек, только на четыре духовых инструмента, то есть на два флейтаверса и на две валторны, и составить чрез то маленькую особого рода духовную музычку. Хотелось мне сего для того, чтоб могли употреблены быть к тому оба мои флейтраверсисты. Они и обещали мне поиспытать, и дни чрез два не только желаемые штучки сочинили, но успели уже обучить им и моих музыкантов. Удовольствие, которое имел я, при услышании в первый раз сей особенной и, так сказать, собственного моего изобретения маленькой духовной музыки, было так велико, что я того изобразить не в состоянии. Я вспрыгался даже от радости и не мог приятностию оной довольно навеселиться, а старика-капельмейстера за то возблагодарить. Он, и действительно, так хорошо сие дело смастерил, что музычка была хоть бы куда, и мне всего приятнее было, что я, пользуясь сим нововыдуманным средством, мог обойтись совсем без кларнетистов, гобоистов и фаготистов, и могу сказать, что маленькая сия духовая музыка и впоследствии времени меня многие годы увеселяла собою.
Наконец, в пятницу на сей недели, против всякого чаяния и ожидания, обрадованными все были благополучным возвращением всех наших родных из московской их поездки. И как мы никак их в сей день не ожидали, то и радость моя была тем больше. Весь наш дом наполнился тогда людьми и, вместо прежнего уединения, водворилось веселие и радость. Какие начались тогда у нас спросы и расспросы о том, как они в Москве жили, что видели и слышали, и делали, какие доказывания и пересматривания всего ими с собою привезенного! Всякий, наперерыв друг пред другом, рассказывал, что знал и что видел и слышал, и какие кто имел там удовольствия! А к вечеру подъехали к нам и наши новобрачные. Итак, все наше семейство совокупилось вместе, и я благодарил Бога, что дорожные наши путешествие свое кончили благополучно, и все возвратились здоровыми.
Сын мой привез ко мне множество новых нот, купленных им в Москве, и я, вместе с капельмейстером, имел особливое удовольствие, при рассматривании оных и при слушании разыгрывающего оные младшего капельмейстера; сыну же моему спешил и доставил я также удовольствие показыванием нововыдуманной нашей духовой музычки, которая столько же ему полюбилась, сколько мне сначала. При рассказывании им о том, что с ним в Москве происходило, с особливым удовольствием услышал я, что ему и в сию его бытность удалось со многими людьми вновь познакомиться, и что его многие полюбили. При услышании сего, желал я душевно, чтоб он столько ж счастлив был в сем отношении, как счастлив был я во всю мою жизнь, ибо я могу сказать, что меня как-то все, с кем я ни имел дело, и без всех моих стараний и домогательств, любили, и я, почитая то особливым от Господа даром, не мог Его за то возблагодарить довольно. Кроме того, случай допустил его потрудиться и похлопотать на свадьбе у брата зятя моего и по всей Москве порыскать для исполнения всех порученных ему комиссий, и при всем том многое кое-что и видеть. Трудов и хлопот его по свадьбе было так много, что я чудился, как он их, по слабости своего здоровья, мог перенесть, и не простудившись и не занемогши оттого ни однажды.
Из числа известий, привезенных им, были два, которые были мне не весьма приятны. Первое было то, что во всей Москве носился слух и почти достоверный, что наместника нашего от нас отнимали прочь и что будет на его месте г. Самойлов, родственник и фаворит князя Потемкина. Сия весть тревожила мой дух, поелику от сей перемены могла произойтить перемена и в моих обстоятельствах. Однако, как была она не совсем еще достоверна, то, доследуя прежним моим в таких случаях правилам и обратив мысли свои к Богу и укрепившись упованием на Него, я скоро успокоился с сей стороны опять духом.
Другое известие, несколько меня смущавшее, было то, что г. Новиков, издаватель моих сочинений, находился тогда в весьма критическом положении. Учиненное ему запрещение, опечатание его книжной лавки и, наконец, отнятие у него университетской типографии сделало ему ужасной подрыв, и состояние его было очень хило. Меня смущало сие более потому, что он должен мне был за прошедший год около 700 рублей, о которых писал я к нему, чтоб он отдал их моему сыну; но сей насилу-насилу и с превеличайшим трудом мог получить от него только 200 рублей. Итак, оставался он мне за целой почти год должным и все тамошние московские знакомцы советовали мне, чтоб я старался получить с него деньги как можно скорее, дабы он не обанкротился.
Сие обстоятельство меня озабочивало очень. И как я начинал опасаться, чтоб труды мои не могли пропасть напрасно, то сие уменьшало во мне охоту, продолжать сочинять свой "Экономической Магазин", которому шел уже тогда десятый год. Кроме сего и перевод мой "Герфорта и Клары", взятой г. Новиковым у меня еще в минувшую зиму для напечатания, был еще не напечатан и лежал. Сын мой старался оной получить обратно, но никак не мог. Отдавать ему он не отдавал, а печатать не печатал, и мне было сие очень неприятно. Но сие было еще не одно, а приступал он к сыну моему и просил неведомо как, чтоб я готовил и присылал свою философию скорее печатать. Сие опять меня смущало и заставливало думать. Книгу сию, над которою я так много трудился, хотя и хотелось мне видеть и напечатанною, но надлежало мне над нею много еще сидеть и переправлять, а прибыток от ней был ненадежен и невелик, а что всего хуже -- то еще сумнительный. Итак, боялся я, чтоб не потерять и книги, и трудов по-пустому, и потому не знал, на чем решиться. Что касается до издателя моего "Сельского Жителя", г. Ридигера, то сей продолжал ко мне свою дружбу и оказал опыт оной, снабдив моих заезжих в Москву деньгами, в которых оказалась им нужда. Далее приятно мне было узнать, что чрез его пески наши сделались в Европе известными. Он просил, чтоб я наготовил их как можно больше для отсылки в чужие края.
Как с приездом моих дорожных исчезло и все мое до того недомоганье и я оправился, то провели мы оба последние дни нашей масляницы уже гораздо повеселее и употребили все, что можно было, к сделанию их для всех нас веселейшими. Разъезды по гостям, угащиванье их у себя и утешения музыкою, катание и прочее, тому подобное, помогло нам провесть оные с удовольствием, а особливо обрадовал я жену мою, тужившую чрезвычайно о том, что случилось ей в Москве обронить бумажник с 170 рублями денег и о чем она страшилась почти сказывать. Но я, узнав и не сказав ни слова, вручил ей сию сумму для отдачи тем, у кого она вместо потерянных завяла оные.
Свободное копирование
