Следующий день произвел в обстоятельствах многие перемены и новые для меня заботы. Поутру пришел ко мне повытчик и скрепил заготовленную и данную мне с определения копию. За сие я ему в руки беленькую бумажку. Потом поехал в контору, чтоб поспешить на плане нарезками, кроме моей, прочих дач, которые были еще не кончены. Там нахожу директора, приехавшего очень рано; начали продолжать делать нарезки, и вдруг встречается одно сомнительное обстоятельство: на покупной Пашковым на имя Мусина-Пушкина земле явились два хутора экономических, о которых в определении вовсе позабыто и не сказано ни слова. Что делать? сомнение большое! Сами судьи перетревожились тем ужасно: думают, говорят, советуют между собою и все дело не ладится; но я, смотря на все сие, выдумываю особый к поправлению того способ; предлагаю мой совет. Оный всем понравился, и тотчас, по совету моему, исправляют ошибку и приписывают в определение все, что было нужно, и мне говорят за то спасибо. Между тем, примечаю я, что Рахманова нарезка моя начинает беспокоить, и что он насилу-насилу стал открывать глаза и усматривать, что у него земли отходит много, чего он совсем до того не знал и не ведал. Сие перетревожило меня до чрезвычайности. Ахти, батюшки мои, говорю я сам себе с трепещущим сердцем, чтоб не вздурился бы он, окаянный! Но успокоиваюсь несколько, видя его хладнокровие, и заключаю, что он, конечно, не всю еще величину своей потери знает; однако, боюсь и смущаюсь духом. К вящему усугублению моего смущения, услышал я, что один из наших соседей, а именно г. Хрипунов хочет подписать апелляцию. Сие встревожило меня до чрезвычайности; я боюсь, чтоб чрез то не разрушилось все наше дело. Но секретарь говорит и уверяет, что это ничего. Сие поутешило меня несколько, я зову его к себе на водку и угощаю, а после обеда спешу уехать из жаркой и душной своей квартиры к другу своему Кузьмичу, чтоб навестить его в болезни и поговорить с ним обо всех тогдашних обстоятельствах и посоветовать обо всем нужном. От него ездил я два раза к Анисье Сергеевне, у которой было множество гостей и ей была до меня нуждица. Возвратясь на квартиру, заготовляю в Богородицк к своим родным письма, уведомляю их о своих обстоятельствах и замышляемой езде в степь; наконец, сказываю, что осталось только два дня до апелляционного срока, что оба сии дня для меня великой важности, и что от них будет зависеть, можно ли нам будет ехать, или не можно.
С одной стороны хотение Хрипунова подписывать апелляцию, а с другой -- усматривание Рахмановым своей ошибки так меня в сей день настращало, что я, раздумавшись о том ночью и проснувшись на другой день, отчаивался почти в успехе моего дела. И как случился тогда ездок в наши края, то спешил написать еще письмо к своим родным и просить их, чтоб они письмо мое к г. Давыдову не спешили еще отсылать в Тулу, и что может быть я в степь еще и не поеду. Но не успело ободнять, как гляжу, идет ко мне от Рахманова человек и говорит мне: "приказали де Федор Степанович вам кланяться и просить вас, батюшка, к себе". Сердце во мне затрепетало, когда услышал я неожидаемо сей зов, и я, чудяся и не понимая, за чем бы таким хотелось ему меня у себя видеть, подумал уже и сказал сам в себе: "ахти, уж не хочет ли он возвратить мне мои деньги и сказать, что он от намерения своего ехать в степь межеваться отступает и хочет подписать аппеляцию". Однако, для, сокрытия смущения своего, человеку сказал: "хорошо, брат, как оденусь, тотчас и буду". И действительно: тотчас начал спешить одеваться, и к нему поехал. При входе, я того и жду, и смотрю, что начнет он говорить о деньгах и апелляции, но, к удовольствию моему, вышло совсем не то. А Рахманов встретил меня уверением, что Хрипуновская апелляция нам ни мало не помешает произвести намерение наше в действо, поелику дело его не с нами, а с Пашковым связано, и до нас не касается, но что хочет он просить меня об одном дельце. "Что такое?" спросил я с поспешностию.-- "А вот что, сказал мне г. Рахманов; вы знаете нашу деревню Рахмановку или, как вы называете, Грибановку? не знаю, не ведаю, на что покойному батюшке угодно было поселить ее недавно -- ни к селу, ни к городу -- на самом конце ваших Болотовских дач, а давеча нечаянно увидел я на плане, что где она означена, что вплоть подле самой ей проведена черта Нащокинского звена, которое, как говорят, все почти ушло в твою нарезку, то у мужиков наших сей деревни не останется почти ни борозды из той земли, которою они тут владели и пахали, ибо вся она была в Нащокинском звене, и им даже и скотинки своей со дворов выпустить будет некуда, то прошу я тебя, братец, не можно ли тебе, голубчик, сделать мне одолжение и уступить нам несколько десятин, против самой сей деревни лежащих, а вместо их такое же количество взять у меня в другом месте. Я говорил уже о том с секретарем и другими конторскими и спрашивал, можно ли такой обмен нам сделать, и все говорят, что не только можно, но и всего при теперешнем случае легче и удобнее, если только оба мы будем на то согласны, и что нам нет нужды и ни какой делать сделки, а нужно только подать общее от себя в контору о том просительное доношение, так тотчас и велят нарезку на плане в сем месте переменить и сделать так, как вам угодно, и сие послужит лучше всякого акта. Итак, не одолжишь ли ты меня сим, братец?" Все сие было для меня так неожидаемо, и просьба сия удивительна и поразительна, что я никак не в состоянии изобразить то состояние, в каком находилась в сей пункт времени вся душа моя. Тысячи разных мыслей возбудились в ней в один миг, и одна другой интереснее. С одной стороны вообразилась мне упоминаемая им деревенька его Грибановка и ее известное мне в натуре положение, и я ведал, что была она для всех наших Болотовских владельцев как чирей на глазу, потому что хватало-отец их поселил ее тут на краю наших дач нартом (sic) и усилием, и единственно только по ненасытной алчности своей к захватыванию себе во владение наилучших угодий и более земли и для преграждения нам простирать наши распашки далее в степь; и как тогда оставалась она действительно вовсе без земли, то и радовался было я, что самое сие принудит Рахмановых снесть ее на другое и отдаленнейшее от сего место и нас от ней избавит (что) впоследствии времени и принуждены были они наконец сделать); с другой стороны усматривал я тогда и то, что Рахманова смущала и озабочивала одна только сия его деревенька и частичка Нащекинского звена, прикосновенная к оной, и что в рассуждении всей прочей и главной своей потери, находился он все-таки еще во мраке и неведении, и потому что он и сам в натуре всего положения тамошних мест и протяжения всего Нащекинского звена никогда не ведал и не имел об нем ни малейшего понятия, и по самому тому в мнении своем ошибался, что все меня и радовало чрезвычайно; а с третьей стороны -- легко я мог предвидеть и заключить, что упоминаемая им подача в кантору общего о сем обмене от нас доношения свяжет его по рукам и по ногам и совсем преградит ему путь к подписыванию апелляции, которой я всего паче страшился, то как мне ни не хотелось соглашаться уступать ему против деревни помянутой земли, но, по всем вышеупомянутым обстоятельствам и имея тысячу резонов во всем ему, а особливо в критическое тогдашнее время, угождать и тем его усыплять,-- решился тотчас на все предлагаемое им согласиться, и в ответ ему сказал: "очень хорошо, братец, я с удовольствием соглашаюсь оказать вам сию услугу, и тем удостоверить вас в том, что я никак не хочу иметь с вами по соседству вражды и несогласия, а намерен всегда жить с вами мирно и согласно, и того же прошу и желаю от вас; словом, чтоб показать вам и более мое доброе к вам расположение, то, ведая как нужен вам и ваш Митрофанов пчельник, уступаю и оный вам на обмен".
Рахманов мои вспрыгался почти от радости, сие услышав, ж приносил мне множество за то благодарений, стал тотчас спешить исполнением сего дела и говорить о том, как бы нам написать сие доношение. Но как надлежало наперед попросить о том судей, а тогда и назначить сей обмен чертами на плане и соображаясь уже с оным писать доношение, то и отложили то до свидания в канторе.
Сим возобновилась тогда моя надежда, и я с удовольствием поехал от него на квартеру; но, едучи мимо директора, заезжаю к нему и, прочитав у него газеты, еду к барону; у него нахожу толпу народа и превеликое собрание и показываю ему выдуманные мною разного рода печати из смешанных сургучей, и тем его удивляю; потом, уклонясь в уголок, прочитываю гамбургские получаемые им газеты, а обедать еду к городничихе, где и провел все достальное время того дня; а к вечеру, возвратясь на квартеру, располагаю примерно, как бы лучше написать нам помянутое доношение и пишу о том прожект.
Свободное копирование
