Дневник театрального деятеля - 54

1968 год

1 января

Итак, последняя запись была сделана мной 3 декабря 1967 года. 7 декабря я уехала в Польшу. Упомяну, что же я видела в польских театрах за 12 дней пребывания в Варшаве и Кракове. Самое большое впечатление, которое не смогли затмить все последующие спектакли, оставил поистине прекрасный спектакль «Марат и Маркиз де Сад» Вайса в постановке и оформлении Конрада Свинарского, недаром он считается у них лучшим спектаклем года. Режиссер, он же художник, актеры — вот где высочайший профессионализм и подлинная страсть. Потом «Закат» Бабеля в постановке Богдана Коженевского в «Атенеуме», самыми лучшими сценами в котором была сцена «В синагоге» и финал. В театре «Вспулчесне» я видела два спектакля с Ломницким «Не до обороны» (не помню, как точно переводится) Осборна и «На всякого мудреца довольно простоты». Актер прекрасный, но где-то техника у него становится самоцелью. В «Национальном театре» «Воскресение Христово» в постановке Казимежа Деймека несколько удивило меня тем, что в такой верующей стране (а в этом я убедилась сама) идет такой саркастический спектакль о вере. Еще в «Атенеуме» я с большим удовольствием смотрела очень интересное зрелище по пьесе Агнешки Осецкой «Когда цветут яблони» — какая пластика и ритмика у актеров, как они все двигаются, поют и играют, как отделана каждая миниатюра. С большим любопытством я пошла на Пинтера «День рождения Стенлея» в «Театр Польский», смотрела с интересом, но, честно признаться, ничего не поняла. В «Сирене» же отдельные тексты были такие, что все наше руководство и репертуарную коллегию хватил бы инфаркт. Это все в Варшаве. В Кракове я видела «Баню» Маяковского — это первая режиссерская работа очень известного в Польше театрального художника Шайны — конструктивное оформление, прозодежда и какая-то удивительная атмосфера того времени, пьеса сокращена, выброшен образ жены, спектакль идет в напряженном темпе; в филиале «Театра Словацкого» — новую комедию Сковронского «Рожденная в рубашке», которая вполне может пойти и у нас, а в театре «Розмаитости» — инсценировку романа Гроховяка «Тризмус» о том, как бывший немецкий комендант концлагеря пишет свои мемуары — и никакого раскаяния, все происходившее он логически объясняет, и сам по своим качествам он нормальный человек, любивший жену, но ради идеи, в сущности, ее предавший, — и это звучит как предупреждение каждому: а вот ты сам сейчас не поступаешь так, что потом кому-то будет страшно? А еще в Кракове я была в любопытнейшем месте, в знаменитом краковском студенческом кабаре «Под баранами» — это подвал с лестницей, уходящей вверх, освещаемый свечами, где гости размещаются на помосте, а ведущий — в цилиндре с колокольчиком в руке. Удивительная атмосфера, кругом в основном молодежь, но понять всю прелесть происходящего без знания языка трудно, здесь переводчицы мало.

Вообще атмосфера, отношение к людям в Польше абсолютно иное, чем у нас. Какое-то удивительное чувство собственного достоинства, уважение каждого, отсутствие табеля о рангах, что подтвердил и третий секретарь нашего посольства. Ю. Соколов, с которым мы об этом говорили. И когда за шикарным обедом с ананасами, устроенном для меня одной, я шутя спросила Соколовского (наш Тарасов плюс Вартанян — начальник Управления музыкальных учреждений) и Лисецкого (наш Кузин) не перепутали ли они меня с Фурцевой, то получила ответ, что для них между ею и мною нет никакой разницы, и в этом галантном ответе была большая доля правды. Точно таким же было их отношение и к переводчице, ее мнение о просмотренных нами спектаклях их интересовало ничуть не меньше, чем мое. Но когда я сказала Тымотеушу Карповичу, что у них гораздо больше свободы, то он ответил, что у них хуже, потому что Польша знала, что такое истинная свобода, а теперь это для нее ход назад, а мы свободы не знали, и для нас малейший шаг вперед приближает к тому, что они потеряли.

В последний день, 19 декабря, я попрощалась с Соколовским и Лисецким, забрала 9 приготовленных пьес, получила в подарок книги и пластинки, а также маленькую серебряную сирену.

Вернувшись, я несколько дней ходила как оглушенная, мне были странны резкость, грубость, громкость, как хорошо бы это сохранить, но это невозможно. И вот прошел небольшой срок, и я та же, что была до отъезда.

А пишу я все это в приемной Фурцевой. Сегодня я опять, как и в прошлые годы, Новый год начинаю с дежурства в Министерстве, для меня это уже традиция. Я вышла на работу 20 декабря и окунулась в плохие спектакли: «Мир без меня» в Театре Маяковского в постановке Танюка, «Высшая мера» в Малом театре, «Суджанские мадонны» в Ленкоме. Сдал свой спектакль Эфрос — «Обольститель Колобашкин», бывшая «Современная комедия» Радзинского. Много смешного, но порой провалы, и далеко не все понятно. Хотя, наверное, главное в том, что осуждаются рыцари на час, да и то не рыцари вовсе, а так, игра их собственного воображения.

А обстановка вокруг опять нервная и неприятная. Фурцева посмотрела «Доходное место» и обозвала его антисоветским спектаклем, сказала: «Те, кто не могут с нами расправиться при помощи советской драматургии, делают это руками классиков», и что она, мол, слышала, что «Три сестры» еще хуже, так бойтесь, я вот, мол, приду. И весь улей зашевелился — решили «Три сестры» обсуждать или в московском Управлении, или у нас. А «Большевики» все идут без «лита», и тот все пытается доказать их зловредность — привлекли каких-то старых большевиков, и они высказались против спектакля.

За время моего двухнедельного отсутствия убрали из «Советской культуры» Большова (посмотрим, к лучшему ли). Назначили наконец начальника Управления театров Министерства культуры РСФСР — Сорокина Бориса Николаевича, читавшего эстетику в ГИТИСе. Говорят, приличный человек, Борис Владимирович тоже сказал, что держался Сорокин в ГИТИСе порядочно, будучи секретарем партбюро.