2 декабря
Так я второй раз оказалась на «Трех сестрах». Сидела рядом с Борисом Владимировичем, который тоже пришел посмотреть второй раз. Рыбаков сказал, что Борис Владимирович будет писать о спектакле для журнала «Театр», но Борис Владимирович еще не решил, это еще не точно. Спектакль меня опять захватил, опять ревела, а четвертый акт, наверное, действительно лучший. А Любимов сказал Львову — Анохину, что Чехов — плохой драматург и что он никому не нужен, и что это ни к чему, и ему не нравится. Но почему-то спектакль большему числу даже друзей больше не нравится, чем нравится — ни Рудницкому (критик), ни Строевой (критик[1]), ни Тодрии — в предубеждении их вроде не обвинишь.
В антракте Борис Владимирович говорил Велиховой (критик), которая спектакль не принимает, что Станиславский так ставил Чехова накануне революции, когда в воздухе носилось предвестье объединения людей. А у Чехова они все одинокие, пьеса состоит из одних монологов, здесь, в сущности, и нет диалогов, вот это и ставит Эфрос по Чехову. По окончании спектакля Игнатова из «Советской культуры» спросила Бориса Владимировича, не решил ли он написать для них статью о спектакле. Он отказался и спросил ее, как ей спектакль. Она ответила после заминки: «Сложно». По дороге домой (я его провожала) Борис Владимирович объяснил, что отказал Игнатовой, так как не хочет связываться с «желтой» прессой, что он, естественно, разбирая спектакль, напишет не только о его достоинствах, а они вычеркнут положительное, оставят отрицательное, и будут потом ссылаться, что вот, мол, и Алперс критикует, и с ними ничего не поделаешь. Еще Борис Владимирович очень хвалил Антоненко, что это лучшая Маша, какую он видел в своей жизни, что она лучше даже Книппер — Чеховой.
Потом он рассказал, что месяца полтора назад Солженицына вызвали в Союз писателей и предъявили ему всякие обвинения, не разбирая творчества по существу, а больше ссылаясь на западную печать и радио, почему о нем так говорят. Хотели исключить из Союза, но не посмели. «Обвинителем» выступил какой-то писатель — нацмен, непорядочно вел себя Федин, и только два человека за него вступились — К. Симонов, который не отделял себя от Солженицына, и Салынский, который тоже очень хорошо говорил. Прекрасно выступил Солженицын, перейдя в наступление. Голосовать предложение об исключении не посмели. Все шло под стенограмму, которую, видимо, отправили «наверх».
А у нас в Министерстве ходят всякие слухи о реорганизации, что опять нас сливают с кино, с печатью, с радио, с телевидением. Уже упразднили Комитет по культурным связям, и многое отойдет нашему Министерству. Что будут перемены и «наверху». И весь улей высшего чиновничества дрожит за свои кресла, все не спят, все злые, как осенние мухи.
Свободное копирование
