Живёт на земле особенный для меня человек – Генриетта Николаевна Левицкая, в девичестве – Смирнова. Родилась Гета 17 декабря 1932 года в деревне Плющёво, Усть-Кубинского района, Вологодской области. Гета, как радостная свеча, однажды зажглась в моём сердце, теплилась всю мою жизнь, горит сейчас и погаснет только вместе со мною. Объяснение простое: Гета – моя первая любовь.
Первый раз я увидел Гету первого сентября 1947 года в восьмом «Б» классе Усть-Кубинской средней школы. И Гете и мне шёл пятнадцатый год.
Это первое сентября – самый удивительный день в моей жизни. Я пришел в восторг от неизвестного доселе мне чувства. Никогда раньше у меня не возникало явного стремления стать лучше. Раньше я просто учился, просто выполнял текущие дела, просто жил, как все мальчишки, не очень задумываясь над тем, что из себя представляю как личность. Первый раз в жизни мне хотелось не дернуть девчонку за косичку, не поиграть с ней в пятнашки, не сделать другую детскую шалость. Мне хотелось сделать Гете что-то доброе, уважительное, трогательное. Мне хотелось таких же ответных действий Геты.
В одно мгновение Гета стала моим идеалом. Мне хотелось приблизиться всем своим существом, всем своим поведением к этому идеалу. Мне хотелось удержать в тайне появившиеся чувства, но одновременно, казалось мне, что все вокруг догадываются о моей тайне, что тут же «раскусили» меня. Больше всего волновало предположение, что «раскусила» меня и Гета.
С Гетой я проучился в одном и том же классе три года, до получения аттестата зрелости и выпускного вечера в 1950 году.
В Гете мне нравилось лицо, фигура, ум, походка, жесты, одежда, отношение к людям – абсолютно все. Невообразимое волнение вызывали глаза и взгляды. Парта Геты в классе была первой в левом ряду, у окна; моя – последней в среднем ряду. Гета иногда оборачивалась. На ее лице была еле заметная, как мне казалось, насмешливая улыбка. Наши взгляды на мгновение встречались. Я всегда ждал таких мгновений и всегда оказывался застигнутым врасплох. Все, что окружало меня, вдруг как бы переставало существовать. Вызывало во мне удивление, как это в одном человеке могло соединиться столько прекрасных качеств. Мои чувства к Гете возрастали и углублялись с каждым школьным днем и с каждым школьным годом.
Забегая вперед, отмечу, что 8 августа 2003 года, то есть на 71 году своей жизни, мне посчастливилось провести пять часов в поселке Устье, где и доныне, слава Богу, здравствует наша с Гетой школа. В девочках-подростках, которые мне встречались на улицах поселка я явственно видел живую Гету. А ведь прошло больше половины столетия. Другими стали лица, одежда, другими стали многие дома, улицы, деревья. Но я чувствовал какую-то неуловимую связь новой обстановки с нашим далеким-далеким прошлым, какую-то неуловимую похожесть каждой встреченной девушки с той давней-давней Гетой. Что это происходило со мной? Неужели только со мной? Как это происходит с другими? На эти и подобные им вопросы у меня нет ответа. Меня вдруг озарило, – да и хорошо, что нет. Хорошо, что существует святая тайна, которую нельзя объяснить, которую можно только почувствовать, в которую можно только верить. Я славлю судьбу, что она подарила мне такое чувство. Я прошу у Бога содействовать тому, чтобы как можно больше людей испытали и испытывали подобные чувства.
Со своим одноклассником, Вадимом Бобылевым (Вадима Михайловича с нами давно нет, царство тебе небесное, Вадим) у меня сложилась настоящая дружба. Вадиму очень нравилась наша одноклассница Женя Мишина (теперь она – Евгения Александровна Колпакова, живет, и, слава Богу, здравствует в Невской Дубровке Ленинградской области). Гета и Женя тоже были настоящими подругами. Понятно, что очень скоро, невидимые нити связали всех нас воедино, мы стали больше, чем друзьями. Мы вчетвером часто прогуливались по поселку и его окрестностям, ходили в кино и, видимо, «чушь прекрасную несли». Я забыл, а Гета помнит, что накануне выпускного экзамена по литературе (сочинения), около 2 часов ночи лицом к лицу мы вчетвером столкнулись с Александром Васильевичем Разумовым. Он был тогда директором школы и одновременно нашим учителем русского языка и литературы. Александр Васильевич устроил нам шутливый разнос, а мы пообещали не подвести его, хорошо написать сочинение.
И вот позади все экзамены, в руках аттестаты зрелости, в головах решимость поступать в ленинградские ВУЗы: Гета с Женей – в Санитарно-гигиенический, мы с Вадимом – в Горный. Мечты наши сбылись. В институты все мы поступили. Правда, Вадима вынудили обстоятельства пойти не в Горный, а в Институт механизации сельского хозяйства. Тоже в Ленинграде.
Сейчас не могу простить и даже объяснить себе, почему мои встречи с Гетой в Ленинграде стали редкими. Может быть, потому, что у меня именно на первом курсе разорвались ботинки и носить пришлось галоши. Гета говорит, что Вадим приезжал к ним в общежитие значительно чаще меня. Но посещение посещению – рознь. Я на всю жизнь запомнил одно из них.
Как-то, после возвращения к себе на Васильевский остров по пути в общежитие мне надо было пересечь Средний проспект по 8-й линии. Дойдя до середины проспекта, я вижу мужчину средних лет, который идет навстречу, делает мне приглашающий знак рукой и так это спокойно-спокойно говорит мне: «Беги сюда быстрее, а то попадешь под трамвай». Это его спокойствие вывело меня из оцепенения. Я так сиганул к человеку, что в самую последнюю секунду выскользнул из-под трамвая. Закричи человек в тот момент, а не прояви редкое спокойствие, я бы точно оказался под трамваем.
Последние наши юношеские встречи состоялись на нашей Малой Родине летом 1955 года. Я тогда был на каникулах после окончания института, а Гета – после предпоследнего, пятого года учебы в институте. В медицинских ВУЗах тогда учились шесть лет. Одна из встреч была в Филисово, родной деревне Геты. Помню, что я рад был всему – бесконечной жизни впереди, предстоящей аспирантуре, удивительным летним дням и ночам, а главное – возможностью сидеть с Гетой рядом и, несколько стесняясь, прикасаться друг к другу. Это было моей тайной мечтой с восьмого класса. Гета говорит, что мы даже целовались, и что я делал это очень неумело.
Я начисто забыл, а Гета говорит, и я верю ей, что в ту встречу я сделал ей предложение. Гета, подумав сама, и обсудив «ситуацию» со своей мамой и сестрами, ответила, что её решение откладывается на один год, до окончания института. Сказала, как отрезала. Я не запомнил и другой подробности, но верю Гете, что, всего через несколько дней, сделал предложение уже «какой-то продавщице». Видимо, назло. Но это намерение было расстроено моими родственниками. Сейчас, когда пишу эти слова, не могу не только объяснить, но и предположить, какие мотивы руководили моими поступками. Ведь ответ Геты на моё предложение, как я его оцениваю сейчас, был разумным и более чем зрелым. Но всё это было и ничего с этим теперь поделать нельзя.
Так мы расстались с Гетой, как потом окажется, на всю жизнь.
С некоторых пор меня потянуло на свою Малую Родину. Видимо, в 1994 или в 1995 году я первый раз побывал в своей деревне, встретился с речкой Шамбовкой, закинул удочку в реку Уфтюгу, поговорил с людьми, которые помнили меня, и которых помнил я. Именно тогда решил, во что бы то ни стало, разыскать Гету.
Гету я нашел. Случилось это в декабре 2002 года. Наш телефонный разговор с Гетой состоялся 18 декабря, а встретились мы 19 февраля 2003 года, почти через 50 лет после предпоследней, юношеской нашей встречи. Гета живёт теперь в городе Десногорске Смоленской области. В Десногорске Гета рассказала любопытную подробность своего приезда из Ленинграда на свою Малую Родину в Филисово в 1956 году сразу после окончания института и выхода замуж. Её мужа тоже зовут Мишей. О приезде Гета сообщала в телеграмме маме и сёстрам, что приезжает с Мишей. Когда они сошли с парохода на берег, мама, имея в виду, именно меня, спросила Гету: «А где же Миша»?
Низкий поклон и спасибо Вам, Ольга Афанасьевна, моя несостоявшаяся вторая мама, за это предположение. Оно греет мою душу, волнует сердце и никогда не забудется.
В августе 2003 года мы с Гетой съездили в город нашей юности Ленинград (по-теперешнему Санкт-Петербург), побывали в её и моём институтах, встретились с Женей Мишиной, с Гетиными и моими соучениками по институту, посетили Царское село. Удивительно, но несмотря на мои традиционные проблемы со здоровьем, в Ленинграде я ни разу не почувствовал себя плохо!
Пусть простится мне очевидная сентиментальность, но я приведу маленькую подробность нашего с Гетой пребывания в Санкт-Петербурге. Оказавшись на Васильевском острове, рядом с метро «Василеостровская», мы сели за столик летнего кафе. В какой-то момент мой взгляд, скользнув по расположенным напротив домам, остановился на синей табличке с белыми буквами – «8 линия». Моё сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Ведь именно на 8-й линии, 54 года назад я жил у тёти Ани весь свой первый семестр первого курса. Именно на 8-й линии я чудом выскользнул из под трамвая. Именно Гета была бы «виновата». «Боже всемогущий, – лихорадочно обращался я к Богу, – почему, ну почему нет возможности перенестись в осень и зиму 1950 года»?
На другой день уже по другому поводу мне пришлось опять съездить на Васильевский остров. Я прошел по всей 8-й линии от Среднего до Большого проспекта. Побоявшись пропустить «мой» дом, я заходил в каждую арку и на мгновенье останавливался в каждом дворике-колодце. Дворики отличались друг от друга, как обычные квартиры от квартир, как теперь говорят, с «евроремонтом». Я не помню «своей» арки и потому не знаю, остался ли «мой» двор в прежнем виде или подвергся евроремонту. Но моей душе были милей первозданные дворы.
Не могу понять и представить, как это люди, покинув Родину, навсегда уезжают в чужую страну!
В Эстонии похоронены и моя и Геты мамы. В следующем году мы собираемся поклониться мамам на их могилах. Помешать этому может только здоровье. (Теперь, в 2007 году, когда я «правлю» текст второго выпуска этой книги с огорчением вынужден сообщить – совместная поездка из-за моего здоровья не состоялась. В Эстонию Гета съездила одна).
Я познакомил Гету со своей женой и ни от кого не скрываю своего глубочайшего огорчения, что в своё время потерял Гету и что нашел её слишком поздно. Смысл возобновившихся отношений с Гетой, как я надеюсь, – это родство наших душ, близость интересов, нежная память о юности.
Дружба или, как бы сказать поточнее, качество дружбы может быть разным. В этом вопросе Гета придерживается более консервативных, чем я, взглядов. Тем не менее, Гету считаю я вечной своей любовью, так как появилась она в самом начале юности, а оставшийся век наш не очень долог. Гета, кстати, одобрила замысел этой книги, вдохновила меня отложить все текущие дела и всерьёз заняться книгой, пообещала написать подобную книгу для своего рода. Хорошо бы!
Прочитал я только что написанное про Гету и поразился – «сочинение» получилось не про Гету, а про меня самого. Тут же я кинулся переделывать текст, но он (текст) начал «сопротивляться», и у меня ничего не получилось. Я не сразу сообразил, почему. Объяснение оказалось простым – сочинение верно, отражает наши с Гетой отношения, и любые изменения исказили бы действительность. Поэтому я и не стал ничего менять, а оставил всё в таком виде, в каком оно родилось на едином дыхании.
Мы с Гетой и теперь видимся противоестественно редко. У этого много причин.
Слава Тебе, Господи, за подаренную мне в конце жизни радость!
Март 2003 – ноябрь 2007 года.
Постскриптум.
5 июня 2008 года Гета из Десногорска переехала в Москву. Жизнь в одиночестве и вдалеке от своих родственников поменяла на потенциально повседневное общение с сыном, Константином Михайловичем Левицким, и членами его семьи. Гета теперь имеет возможность не на расстоянии, а физически исполнять функции матери, бабушки и свекрови.
Мы с Гетой регулярно и подолгу говорим «за жизнь» по телефону. Один раз Гета даже приезжала к нам с Элей в Химки. Обещает приезжать ещё. Мне тоже хочется посмотреть, как устроилась моя первая любовь в Москве. Но полной уверенности в этом нет. Довольно давно передвигаюсь только по Химкам, до ближайших магазина и аптеки.
А они, магазины и аптеки, теперь почти в каждом дому! Спасибо властям и "буржуям" за это!
