Поутру привезли ко мне из Тулы от одного знакомого мне дьячка письмо с неожидаемым предложением нового сватовства за дочь мою Елисавету. Некто г. Еропкин намерен был предпринимать сие дело и быть к нам либо в тот же самый день, либо 5 февраля. Но как было за ним только 75 душ, а притом был он человек нам неизвестный, то все сие и не весьма нас льстило и не привязывало к нему. "Богу известно, говорил я себе, что с этою девкою наконец будет, число женихов час от часу приумножается! Вот уже более 20 их по сие время, а ни один из них слишком для нас лестен. За кого-то ей, бедняжке, попасть и какого-то жениха изберет ей Промысл Господень, Которому поручена от меня судьба ее". Сие было первое обстоятельство важное и меня озаботившее.
Второе было то, что получил я еще письмо от г. Давыдова, писанное более нежели за неделю и лежавшее долго в Туле, в котором писано было ко мне, чтоб отпустить взаймы наместникову секретарю г. Пахнутьеву 60 четвертей хлеба. Прочитав сие и пожав плечами, воздохнув, сказал я: "Господи! долго ли это будет! и как ты изволишь? Наместник повелевает ордером никому не давать, а сей давать приказывает! Кого слушаться? Дать беды от наместника, а не дать -- навлечешь на себя досаду и гнев от Давыдова, а сделаешь себе врагом и Пахнутьева!" Поговоря и погорюя сим образом, долго не звал и не соображался я с мыслями, что делать. К вящему смущению, можно было предвидеть, что хлеб сей пропадет, а что того хуже, то за хлебом сим пригнаны были уже и нанятые подводы. Подумал, подумал и на страх велел отпустить: по крайней мере, думал я, количество не весьма велико, и в крайней нужде можно хлеб сей и своим заменить!
Третье беспокойство было следующее. Сыну моему было хотя уже гораздо легче, и он в состоянии был побывать и посидеть у меня и учился ходить сам уже по себе, но что-то он в сей день отменно грустил и отзывался сестре, что лучше б желал смерти и прочее тому подобное, досадовал на все, а ввечеру жаловался на грудь и что ему дыхание тяжело. Все сие удивляло и смущало меня до чрезвычайности. И я раскаивался уже, что показывал ему газеты, в коих сообщен был список выпущенным из гвардии, который его смутил и озабочивал о себе и о его несчастной службе, а более подозревал, что он в сей день наелся слишком много и что отягощение желудка было тому причиною, и боялся, чтоб от того не сделалось ему вреда.
Смущало также меня и состояние дочери моей. Она хотя ходила и днем была весела, но к вечеру что-то опять было ей не по себе, а сие и доказывало, что она не совсем еще была здорова и не вышла из опасности.
Со всем тем, случилось в сей день нечто и такое, что произвело мне и удовольствие небольшое. В газетах увидел я, что книга моего сочинения "Путеводитель", о которой так много я сожалел, почитая ее погибшею вместе с прочими конфискованными у Новикова, избавилась от сего поражения и продается. Приятно мне было, что она не умерла, и что может быть будет производить в людях пользу.
Наконец, надобно сказать, что и самого меня мысля о службе и чине сына моего в сей день весьма беспокоили и смущали. Все ожидания мои, думал и говорил я, становятся тщетны; давно уже пора приттить письмам из Петербурга, но их и ничего нет. То, что писал Давыдов, невероятно и подает худую надежду. Ехать в Москву еще нельзя, а в Петербург совсем уж поздно. Не знаю, как и быть и что делать. Все люди служат, а он дома; все сержантами, а он каптенармус или еще ничто, к тому ж еще и просрочил. Богу известно, что будет, а сплетение обстоятельств -- странное и удивительное! Вся надежда остается у меня на одного Бога, но надежда и лучшая пред всеми! Его святая воля и буди со мною и с ним".
Сим образом действительно говорил тогда я, размышляя о сем предмете, и размышления сии прерываются полученным из Тулы уведомлением, что наместник в оную приехал. Тогда впал я в новую расстройку мыслей, и не знал ни то ехать к нему, ни то нет; ни то проситься в Петербург, ни то нет. Все как то не ладилось и не хорошо. "О, чем то все сие, говорил я тогда, все сие кончится и какое-то орудие изберет Провидение к произведению моего сына!" И вот что записал я в самый сей день в тогдашнем моем журнале:
"Об особливом Божеском попечении обо мне и о моем доме я не сомневаюсь. Тысяча примеров доказывают мне сие, и недавно имел я новое и очевидное тому доказательство. Во время болезни нынешней сына моего, когда наиболее я смущался и огорчался неизвестностью, дерзнул я опять полюбопытствовать и видеть, что скажет мне Писание Святое, служившее мне уже столь много раз подпорою, утехою и наилучшим советодателем. Вздыхая на небо, разогнул я библию и вот что открылось: "Да не ревнует сердце твое грешником, но в страсе Господне буди весь день; аще бо соблюдеши я, будут ти внуци, и уповалие твое не отступит" {Притчи Соломона, гл. 23, ст. 17.}; Слова, поразившие меня благодарностию к Богу и утешившия меня в туж минуту (а ныне внжу, что предсказание сие и сбылось действительно, и двенадцать человек внучат, происшедших от сына и дочери моей, коими я при старости своей по милости Господней утешаюсь, служат довольным свидетельством тому). "А таковое ж дерзновение (далее написал я тогда) и учинил я и в сей день, любопытствуя узнать чем дело петербургское кончится и вскрылись следующие стихи: "Видите очима вашими, яко мало трудихся и обретох... да возвеселится душа ваша в милости его и не постыдится в хвалении его". Богу известно, что сии слова значат, сказал я тогда, а из последствия окажется, что и они, как обрезали, сказали быть имеющее.
Свободное копирование
