Письмо 284.
Любезный приятель! Сжив с рук наших гостей и почувствовав от бывших при них тягостных беспокойств такое облегчение, как бы свалилось с плеч наших превеликое бремя, и радуясь их отъезду, говорили мы между собою: "Ну, слава Богу! теперь мы сколько-нибудь отдохнем и от беспрерывных наших беспокойств душевных и телесных успокоимся и пособеремся духом". Но, ах! как мы обманулись в своих надеждах! Нам и в ум тогда не приходило, что нас ожидало уже новое и несравненно всех тех чувствительнейшее и такое беспокойство, которое не только всех нас озаботило до чрезвычайности, но и весь дух наш встревожило и смутило. Не успел настать доследующий день, как сказывает нам сын наш, что у него голова что-то побаливает. Сперва мы было и не уважили сего, и думали, что это ничего не значит. Но как к вечеру не только голова продолжала у него болеть, но сделался в нем уже и жар, то и позаботились мы уже и гораздо и спешили помогать ему кое-какими домашними средствами. Но смущение наше увеличилось еще несравненно больше, когда, встав на другой день, нашли мы его гораздо в худшем еще состоянии, и так от увеличившейся болезни ослабевшего, что он слег даже в постель, а что того еще было хуже, то занемогла таким же образом и старшая дочь наша. И мы об обеих (sic) их стали уже опасаться, чтоб не слегли они горячкою. Господи! как были мы тогда сею нечаянностию перетревожены. Ну-ка скорей посылать за нашим лекарем и ну-ка просить его, чтоб он помог беднякам больным нашим. Сей был хотя сам нездоров, но, любя нас, пренебрег собственную болезнь свою и к нам приехал и снабдил их своими лекарствами.
К умножению нашего беспокойства и смущения, получили мы в сей день неожиданных и необычайных у себя гостей. Были то господа Крюковы, Борис Иванович, с выпущенным только что из корпуса сыном своим Ионою Борисовичем, и племянник его Егор Михайлович. Как сей последнй не был мне совсем еще знаком, а, наслышавшись о его дарованиях, давно желал я его видеть и с ним познакомиться, то старался я всячески всех их, а особливо сего у себя угостить, и сей день положил первое основание моего с ним и поныне продолжающегося знакомства и приязни.
С наступлением последующего за сим дня обрадовались было мы очень, увидя, что обеим (sic) больным нашим полегчало, а особливо сыну, который в состоянии был даже встать и перейтить из горницы в горницу, а и дочь, хотя не вставала, но потела. Но радость наша не долго продолжалась. С половины дня болезни начала опять увеличиваться и к вечеру жар в нем и гораздо и так увеличился, что мы не сомневались уже, что в нем горячка. Господи! как мы все опять смутились и как трухнул я от сего случая. Зная, с какими опасными следствиями, особливо в его лета, сопряжены бывают сии болезни, смущался я до крайности всею душою своею, и о тогдашнем состоянии оной можно судить по следующим словам, написанным мною в журнале того года, в котором я все происходившее кратко записывал: "При сем опасении, писал я, слезы катились втайне уже из моих глаз о сем толико мною любимом и драгоценном сыне. И я пишу и сие теперь, утирая катящиеся из глаз слезы и воссылая об нем наитеплейшие моления к Богу, к сему Благодетелю и Покровителю моего дома, и сердце замирает у меня при едином помышлении о возможности лишиться оного". Вот как мне было его жаль а как беспокоился я об нем духом. Мы посылали опять за лекарем. Он приезжал и нашел его весьма уже от жара изнемогшим и велел употреблять привезенную им камфарную микстуру. Но и сверх того поили его своим декоктом и привязывали к подошвам сельди для уменьшения жара, отчего он немного и заснул, и мы, по крайней мере, рады были, что не было бреду.
Свободное копирование
