НЕБО И ЗЕМЛЯ
Меня лечит молодой доктор Геннадий Федорович Балашов. Увидев его впервые, подумала: спортсмен. Оказалось, в недавнем прошлом — военный летчик. В авиацию влюблен с детства. Отец был летчиком-испытателем, и его гибель в авиационной катастрофе лишь укрепила мечту мальчика. Не помогли ни уговоры, ни слезы матери-врача: она боялась, что небо отнимет у нее еще и сына.
Он успел налетать немного. А дальше тоже несчастный случай. Тяжелая травма — летать запрещено! Любя авиацию, он мог бы работать техником на своем же аэродроме. Но провожать ежедневно самолеты в небо, самому оставаясь на земле, было для него пыткой. Он вернулся в Москву, к матери, и поступил в медицинский институт — теперь уже пошел по ее стопам.
Доктор много рассказывает мне об авиации. Тоскует по небу. Каждый год проводит отпуск в той части, где остались служить его друзья-летчики. Иногда удается с кем-либо из них полетать. А потом снова на работу, к больным — до следующего года, до следующего отпуска. Нет, нет, он любит свою вторую профессию и даже считает, что в них обеих, столь различных, есть много общего.
Во время таких бесед мы посматриваем в окно: он — на небо, я — на землю. Я, конечно, сочувствую ему и очень уважаю его за то, что он не сдался, сумел найти себя снова. Но… понять до конца не могу: моя мечта — хоть бы еще разок в жизни пройтись по земле. Все двадцать лет болезни манит меня земля…
Доктор уходит. Я остаюсь одна со своими мыслями — другие больные в палате ходячие. Закрываю глаза и пытаюсь представить себе: вот я вновь обрела землю! (Так, наверное, взлетает в небо в ночных снах наш доктор.) Как захлестнуло бы меня тогда счастье! И как, наверное, захотелось бы разделить это счастье со всеми, кто столько лет делит со мной мое горе! Разделить счастье с мамой… Впрочем, разве матери делят с детьми их горе? Они его несут — в себе и очень часто за нас.
В голове моей боль и шум. И я уже научилась волей своего воображения придавать этому шуму любое значение. Вот сейчас я слышу свои шаги. Слышу, как под ногами, если лето, шелестит трава. А если осень — шуршат палые листья. А если за окном зима — тогда скрипит снег. Впрочем, зимой можно еще и кататься на коньках…
Если бы мне все-таки удалось когда-нибудь подняться, куда бы отправилась я в свой самый первый «рейс»? Ну конечно же на Патриаршие пруды! Ведь там прошло мое детство, когда вся жизнь еще только задумывалась. Наверное, теперь пруд показался бы мне морем, ветер — бурей, и все было бы удивительным…
Я открываю глаза. В окне палаты яркий мартовский день. Свет весны за окном кажется мне год от года ярче оттого, наверное, что все больше позади несостоявшихся весен. Не увиденных. Не прожитых. Чужих.
А мама сказала бы: чужих весен не бывает!
