9. Ужасная Тяньаньмэнь и прекрасный Запретный город
Главная площадь Пекина Тяньаньмэнь – родная сестра нашей Красной площади. Но это тот вариант, когда сравниваешь двух сестер погодков и, не сомневаясь, что этот родные сестры, удивляешься, почему одна, скажем, похожа на дурковатого отца, а другая на проезжего молодца. Красная площадь, прибранная, да еще в солнечных лучах восхода, красива. Тяньаньмэнь - ужасна в любое время суток. Если вы приехали в Пекин и цель ваша – знакомство с традиционной китайской культурой, постарайтесь миновать главную площадь. Или посетите ее в последнюю очередь.
Вообще-то, Тяньаньмэнь - туристическая Мекка. Это самая большая городская площадь в мире. Это идеологическая доминанта современного Китая. Она собирала и собирает на себе несметные толпы манифестантов, ее обрамляют величественные белокаменные государственные здания. По ней даже в будни бродят толпы китайских экскурсантов, которые беспрестанно фотографируются, на известном каждому телезрителю фоне пурпурной приземистой стены-трибуны с портретом мордатого китайца. Чем же так ужасна Тяньаньмэнь, если путеводители, говоря о ней, захлебываются определительными местоимениями «самая-самая»? Стена-трибуна с вождем, нанесшего культурному достоянию Китая беспрецедентный ущерб, это внешняя сторона стены так называемого Запретного города. В нём жил император, а вот элита со своими домами и дворцами селилась как раз там, где сейчас площадь. Великий кормчий именно этот кусок китайской культуры и «закатал в асфальт».
И, если история Красной площади и ее окрестностей, вбирая в себя уничтожение старинного Китай-города, одновременно знаменует возникновение на месте трущоб нового красивого пласта российской культуры, то Тяньэньмэнь - это шрам, соединительная ткань, на живой коже города. Подобные шрамы на теле Москвы: порушенная ныне, гигантская гостиница «Россия» и Калининский проспект (ныне Новый Арбат). Словом, для меня Тяньаньмэнь это - горизонтальное пространство в пятьдесят гектаров, с которого начинается дворец Гугун , который принято называть Запретным городом. Второе название для русского уха куда информативней.
Дворец, отгороженный от столичной суеты глухой стеной и рвом, - комплекс сооружений, размером с небольшой, если не город, то уж поселок точно. Суммарная площадь внутренних помещений - почти полмиллиона квадратных метров. Старые справочники называют комплекс самым большим дворцом в мире. Думаю, что сегодня есть сооружения и побольше (всякие там моллы), но ведь в данном случае речь идет о невысоких, нанизанных на центральную ось павильонах необыкновенной красоты, ручной работы… Почему дворец-город называется Запретным, я здесь пояснять не стану, т.к. те, кто не знает, до этого места всё равно не дочитали. А дочитали те, кто, как минимум, смотрел фильм Бернардо Бертолуччи «Последний император». Моя жена смотрела многократно… и ждала встречи с Запретным городом даже с некоторым волнением.
Когда закончили осмотр, пройдя зигзагами комплекс насквозь (этот заняло у нас часа два-три), в заключение я уже собирался произнести, не чувствуя особого восторга, банальность вроде: «Это стоит увидеть, прежде чем умереть», как вдруг жена сказала:
- А он ведь не такой уж и большой. Даже скорее маленький, скромный. Когда я смотрела фильм, мне представлялось, что дворец - это и впрямь роскошный город с необъятными площадями. А тут, в сущности, все небольшое, и площади, и постройки, и лестницы...
Мне тоже, не смотря на гудящие от усталости ноги и поясницу, дворец не показался огромным, что противоречило его объективным характеристикам (общая площадь помещений — 720 тыс. кв. м; 8707 комнат, хотя оперируют и легендарной цифрой — 9999). А когда хочешь объяснить то, чего сам не понимаешь, нужно пользоваться сложными философскими категориями. Поэтому отвечаю жене:
- Китай страна символов. Иероглиф это символ, объединяющий разные языки. Поэтому у китайцев наречия самые разнообразные, а письменность одна. С дворцом то же самое. В науке о знаках (семантике) есть категории «означаемое» и «означающее», они взаимосвязаны, но различны. Для Гугуна это «величина» и «огромность». Величина характеризуется метрическими параметрами, огромность - представлениями о них.
Закончив молоть вздор, я задумался над эффектом малости при огромности или огромности при малости. И вот, что получилось.
Китай - единственная цивилизация на Земле, которая с полумифической династии Ся и поныне (то есть более четырёх тысяч лет) не прерывала своего существования. Императоры разных эпох, расширяя, утрачивая, снова собирая обширные территории и достижения культуры, оставили нам ощущение грандиозности, величественности хода истории серединного царства. Властители прошлого своею божественной волей бросали миллионы жизней подданных на сотворение великого и бессмысленного. Будь то Великая стена, на которую монголы, а потом манчжуры, совершая нашествия, почти не обратили внимания, или сианьские терракотовые солдаты императора-объединителя Цинь Шихуанди, на изготовление которых ушли сотни тысяч людских жизней, и которые их повелителя ни от кого и ни от чего не защитили… Зато породили эффект огромности императорской власти. Даже последний император, маленький и беспомощный в буре революционной народной беспощадности, эту огромность излучал. Бертолуччи в фильме именно этот эффект, как мне кажется, продемонстрировал довольно удачно. Конечно, каждый непредвзятый читатель понимает, император, как и любой другой китаец, состоял из мышц и костей, разумеется, ничего иного по сравнению с его подданными он излучать не мог. Закон природы. Просто история Китая персонифицировалась именно в нем, отсюда божественный свет величия и огромности. Именно потому, как только Пу И навсегда покинул Запретный город, дворец утратил огромность, передав ее ужасной Теньаньмэнь, с ее беснующимися хунвейбинами, убиенными студентами и восторженными демонстрантами.
Есть и вполне объективные причины объясняющие, почему самый большой в мире дворцовый комплекс не потрясает сегодняшних экскурсантов огромностью. Если взглянуть на старые китайские гравюры и картины, изображающие массовое скопление людей на территории Запретного города, то количественно это скопление будет мериться сотнями людей. А в большинстве же случаев, император пребывал в одиночестве или наедине с единицами избранных, поэтому окружающее его пространство казалось, да и фактически было огромным. В Гугуне нет печных труб, помещения обогреваются теплыми полами, под которыми проходят воздуховоды (сами печи топились за пределами дворца), а три тысячи человек императорской обслуги перемещались так, чтобы не тревожить величие императора, уменьшая огромность подвластного ему пространства.
Сегодня, войдя на экскурсию в Запретный город, вы сможете созерцать его исключительно на фоне человеческого муравейника, элементом которого явитесь и вы сами. В прищур, взглянув на главную площадь дворца, мне показалось, что это гигантская танцплощадка или рождественский каток, оформленные в китайском стиле. Сотни, если не тысячи, гостей и подданных Поднебесной броуновским экскурсионным кружением превращали подлинный величественный комплекс в макет китайского аттракциона. Какая уж тут огромность….
В дворцовый павильон с императорским троном входа нет. Трон, на который в фильме Берталучи сел и навсегда исчез последний император Китая, можно посмотреть с улицы, в открытую дверь. Возле двери плотная толпа, с мерцающими над головами вспышками фотоаппаратов. Пробраться в первые ряды для россиянина задача может и более простая, чем его предку в 1896 году получить царский кулек на ходынском поле, правда, при условии, что в первых рядах ты только для того, чтобы как все, полыхнуть вспышкой и валить… Выбираюсь из толпа слегка помятый, но с чувством выполненной туристической миссии… На мониторе фотоаппарата вижу скромный - то ли массивный стул с подлокотниками, то ли жесткое кресло. Вид трона наводит на мысль, что властители Поднебесной были скромны в быту. Любой глава любого нашего муниципалитета на таком кресле сидеть для себя посчитает зазорным и без сожаления пожертвует его в краеведческий музей, включив в бюджет покупку чего-нибудь позаковырестей…
Фото с креслом напоминает мне аналогичный эпизод почти двадцатилетней давности с портретом Монны Лизы. В советские времена все мы хорошо знали репродукцию картины Да Винчи «Монна Лиза». Ее систематически печатал журнал Огонек. Когда картину в 1974 году выставили в Пушкинском музее, выстроилась колоссальная очередь. Я подумал, что, наверное, подлинник - это совсем иное, чем репродукция, и тоже в очередь встал. Но мне не хватило… Терпения. Стоять нужно было часов 10. Двадцать лет спустя случилось мне быть в Лувре. Пошел к Лизе, восполнить пробел. Вокруг картины толпа. Я, как дитя брежневского дефицита и очередей пробился к картине легко. Небольшая по музейным меркам картина, под бронированным, бликующим стеклом, неважнецкое освещение. Но, главное, на картине все та же не слишком красивая дама с чуть хитроватым выражением лица. Написан портрет хорошо, но есть и лучше и много лучше… При определенных обстоятельствах Лиза могла висеть в каком-нибудь музее, незамеченной среди прочих картин шестнадцатого века и сегодня, как сотни и тысячи других … Словом, загадочность Монны Лизы, так же, как огромность Запретного города, требуют не толпы, ажиотажа, а, напротив, возможности всмотреться в них в отсутствии толпы, лучше всего в одиночестве…
Способы получить чудо света в личное (индивидуальное) пользование хотя бы на десять минут существуют. Последний раз у меня это выгорело с Афинским акрополем. По нему тоже бродят тучи экскурсантов. Нас привезли к проходной Акрополя за полчаса до открытия. Охранник-контролёр был греком, то есть человеком добродушным и не отягощенным желанием блюсти формальности. Билеты у нас были какие-то хитрые, купленные заранее, и контролер пропустили нас в «спецдверцу», мимо заблокированного турникета. Спасибо ему. Почти час мы бродили по несравненной античности в полном одиночестве, общаясь только с олимпийскими богами, а через час на нас накатила волна японцев с профессиональными Никонами наперевес, объективы которых чем-то напоминали стингеры арабских террористов…
На другой вечер мы решили попытаться проникнуть в Запретный город после закрытия. Я полагался на удачу, случай, еще что-то неведомое из фэн-шуя, на худой конец, просто рассчитывал побродить вокруг дворца в отсутствии толпы. В качестве «волшебных слов», выучил по-китайски две фразы, на которые была основная ставка: «Тайвань - территория Китая!» и «Смерть японским империалистам!». От нашей гостиницы по пешеходной улице, очень похожей на московский Арбат, которому оттянули глаза к затылку, до Тяньаньмэнь минут пятнадцать ходу.
Площадь упирается в ворота Небесного спокойствия, их-то я и собирался атаковать с целью проникновения в Запретный город. Но Гугун - не Акрополь. Оказалось, с китайского Арбата на площадь можно попасть исключительно через подземный переход. Мало того, что переход был наглухо закрыт металлическими жалюзи, возле него стоял военный китаец в щегольских аксельбантах, со здоровенной желтой кобурой на бедре и автоматом на шее. Я неспешно приблизился к стражнику метра на два, показал на закрытый проход и пальцами изобразил желание пройти… Солдат отрицательно покрутил головой и махнул рукой в сторону часов на арке. Тогда я снова показал, что хочу пройти и гаркнул:
- R;b;n d;gu; zh;y; de s;w;ng (рибен диго цуива десуан!)* искаж. «Смерть японским империалистам!»
Глаза солдата наполнились страхом, он тряхнул автоматом и зашелся гортанной тирадой. Я понял, нужно искать иные пути, т.е. рвать когти. Но, как мы не выбирал эти иные пути, все они приводили к очередному закрытому переходу с автоматчиком. Тогда, в поисках обходов, пришлось свернуть в мелкие окрестные улицы, которые оказались знаменитыми хутунами, где мы благополучно заблудились. Хутуны все путеводители, ссылаясь на ЮНЕСКО, называют главнейшей достопримечательностью Пекина. Может это и так, но на практике это - сеть узких и невзрачных, хаотически расположенных улочек и соприкасающихся двориков, главным образом, трущобного вида. Стемнело, и в неосвещенных лабиринтах стен стало жутковато, а освещенными встречались только редкие торговые площадки и проулки.
Устав, я выбрал забегаловку, в которой крохотные столики и стульчики, напоминающие детсадовские, стояли прямо на улице. Усевшись, я взял со стола стаканчик, налил в него из своей фляжки коньяку, выпил и сказал жене, поглядывавшей на меня неодобрительно:
- Сейчас будем есть саранчу…
Однако пожилой китаец принес нам без спросу две огромные миски похлебки с мослами. На мослах было довольно много мяса. Вид блюдо имело устрашающий, но оказалось очень вкусным. В забегаловке в огромном котле готовили только этот спецеалитет. Рассчитываясь, я протянул китайцу пачку разнокалиберных купюр, т.к. не знал, сколько нужно заплатить. Китаец, деликатно покопавшись, нашел десять юаней и тут же протянул два юаня сдачи. Ужин нам обошелся в 40 рублей. На чай трактирщик свои два юаня взять отказался. Тогда я показал ему визитку своей гостиницы и знаками изобразил заблудившегося человека. Он радостно захихикал и стал, размахивая руками, объяснять наш путь домой. Я зажмурил глаза и обхватил руками голову, изображая ужас и непонимание. Тогда тот на минуту заглянул в помещение и вышел с мальчишкой лет десяти. Тот нас и проводил. Через 15 минут путаной ходьбы через темные закоулки и даже дыры в стенах мы снова оказались на сияющем огнями «Арбате». Я показал провожатому, что мы на знакомой тропе и дал ему десять юаней. Мальчишка взял, но все равно шел с нами до гостиницы. У входа в отель я вручил ему еще пять юаней, довольный он в припрыжку умчался в свои хутуны…
