Между тем, как сие все происходило, прискакал к нам в Богородицк еще один знаменитый гость, а именно генерал Иван Иванович Давыдов, приехавший, по данному ему от командира моего дозволению, тешиться в волости нашей псовою охотою. Итак, принужден, я был ходить к нему на квартиру и потом угощать его и у себя. Но, по счастию, пробыл он у нас не долго, и дня через два опять уехал, поблагодарив меня за дозволение ему ездить с собаками. А не успели мы сего проводить, как новые и незнакомые гости на двор. Были то два карабинерных офицера, стоявшие в Дедилове с эскадроном своим на квартирах и приезжавшие тогда со мною познакомливаться. Один из них был немец, по фамилии Таубе, человек очень хороший и веселый, а другой -- ротмистр, родом поляк и также человек ласковый и приятный, с которыми обоими мы тотчас познакомились и сдружились. А вслед за ними приехал к нам и внучатный брат тещи моей, Петр Алексеевич Киреев, с женою своею и свояченицею, и сии прогостили у нас также двое сутки.
Сим образом имели мы почти две недели сряду беспрерывно у себя гостей, отнимавших у меня все время для собственных моих упражнений, так что в сие время я едва успел написать письмо к родному племяннику своему, Михаилу Васильевичу Hеклюдову, сыну покойной сестры моей Прасковьи Тимофеевны. О сем узнал я около сего времени, что он с семейством своим находится в Петербурге и живет в собственном своем доме. И как мне таковой знакомец и столь близкий родственник и друг был при тогдашних моих обстоятельствах очень нужен в Петербурге, то хотелось мне известить его о себе и восстановить с ним переписку.
Далее примечания достойно, что около самого сего времени разнеслась у нас молва, что наместника нашего берут к армии, и будто вместо его поручаются наши волости Алексею Васильевичу Нарышкину. Легко можно заключить, что слух сей, пересказанный мне некоторыми приезжавшими ко мне соседями, весьма меня смутил и перетревожил, однако, я, не совсем тому веря, положил дожидаться достовернейшего о том известия.
Вслед за сим наступил праздник коронации императрицыной, в который день, будучи у обедни, имел я удовольствие в первый раз слышать певчих своих, поющих в куполе оной, будучи совсем от народа невидимыми. И был очень доволен, что выдумка и затея моя имела успех наивожделеннейший, ибо как в церкви нашей не было хоров, а в больших окошках, находящихся в куполе, было столько простора, что в одном из них можно было им всем уместиться, то вздумал я велеть приделать по кровле туда всход и лесенку, дабы могли они с оной снаружи входить в амбразуру окна и там петь всю обедню. Нельзя довольно изобразить, как хорошо все сие удалось и как приятно было слышать поющих там высоте и в самом куполе.
Вскоре за сим, по случаю начавшейся Покровской Лебедянской ярмарки, вздумалось жене моей вместе с обеими старшими дочерьми моими и сыном съездить в Лебедянь, для некоторых покупок. А я, оставшись дома, имел случай угощать у себя приезжавшего нарочно ко мне для того, чтобы меня узнать, того г. Римского-Корсакова, который после того, командовал целой армией в Швейцарии против французов и сделался чрез то славен. Он был тогда еще только полковником, и мы проговорили с ним в кабинете моем более двух часов и расстались со взаимным почтением друг к другу. Он рассказывал мне многое кое-что о неизбежной у нас войне с турками, и о объявлении которой мы в последующий за тем день получили и манифест самый.
Вскоре после возвращения моих домашних из Лебедяни, ездили мы к г-же Бакуниной, где случился быть и г. Верещагин, возмутивший весь дух мой рассказами своими о посягательстве против меня командира моего Давыдова и о том, как он клеветал всячески на меня наместнику и даже, чтоб меня сменить и на мое место определить приятеля его г. Солнцева, бывшего у нас некогда в Алексине воеводским товарищем; но что наместник никак его не послушал и на предложение его не согласился. Всему тому я хотя и не совсем верил, но не мог, чтоб не подивиться странному характеру г. Давыдова, и довольно надивиться тому, как люди могут так притворничать и, питая в душе злость и коварство, наружно надевать на себя личину благоприятства и дружества и казаться так добродушным и ласковым. Но как бы то ни было, но по соображении некоторых деяний его со слышанным тогда, имел я причину в чистосердечии г. Давыдова начать сомневаться и принимать возможнейшие от него впредь осторожности и не слепо, по простодушию своему, верить всем его наружным ласкам.
Свободное копирование
