В конце же оного имели мы у себя важного гостя. Случилось проезжать через Богородицк именитому нашему вельможе и бывшему потом главнокомавдующим в Москве, а напоследок фельдмаршалом и предводителем всей нашей армии князю Александру Александровичу Прозоровскому. И как, по обыкновению, мы всем знаменитым особам назначали наш дворец для квартирования, то стоял и он с княгинею, женою своей, в оном, и я имел чрез то случай спознакомиться с ними короче. Оба они гуляли по нашему саду и хвалили весьма нашу развалину, грот и все прочее, что для меня было весьма непротивно. Я поднес им небольшую коллекцию из своих мраморных песков, и они привяли с великою благодарностию.
По отъезде сего гостя, провел я все достальные дни июля и всю первую половину августа месяца в мире и тишине. И как в садах и в прочих местах никаких более уже работ не было, то тогда только почувствовал я прямо приятность свободы и совершенного досуга, что и побуждало меня не предпринимать уже ничего более в большом казенном саду, а ограничить себя единым поддерживанием его в таком состоянии, в каком он тогда находился, и то единственно для того, чтобы мне можно было самому им увеселяться и водить в него друзей и приятелей своих, также и любопытных проезжих, желавших оный видеть, для гуляния в оном; а, впрочем, на досуге заниматься уже более своим собственным садиком, который и доведен был в такое уже совершенство, что он веселил меня еще больше большего, и я не редко провождал в нем но несколько часов сряду в читании книг, в гуляньи по маленьком своем аглицком и со вкусом расположенном тут садику, в отдыхании на дерновых и деревянных сиделках и лежанках, а иногда занимался в тени под деревьями даже и самым писанием своим, и по всему тому сделался он мне весьма любезным.
Но едва только начал приближаться праздник Успения Богородицы, как встревожен я был опять письмом от моего командира, призывавшим меня немедленно к себе в Тулу, наипаче в деревню его Анненское, где имел он тогда свое пребывание. Но езда сия была мне не столько досадна и обременительна, как приятна. Г. Давыдов выписывал меня в сей раз только для того, чтоб и по случаю отъезда его в Петербург, куда призывали его какие-то надобности, переговорить со мной кое о чем, относящемся до волости. И как я к нему в его Анненское приехал, то принял меня с отменною ласкою и благоприятством, так как небывалого еще у себя там гостя, и, показывая мне все свое житье бытье, заводил меня по всем местам своей усадьбы, а наутрие, в самый день праздника Успения Богородицы, возил с собою в гости к дяде своему, почтенному и доброму старичку Николаю Ивановичу Лаговщину, тестю знакомца моего г. Хомякова, Ивана Васильевича. Там, кроме нас, были и многие другие, и наиболее прихлебателей и любимцев наместниковых, как-то: г. Веницеев, Беер, Шенелевы (оба брата) и г. Арсеньев, Михаил Иванович. И мы все провели сей праздник у добродушного хозяина очень весело, и возвратились в Анненское с удовольствием.
Наутрие, заботясь все о моем сыне, не упустил я об нем при разговоре с Давыдовым упомянуть об оном. И как он опять охотно брал на себя постараться о доставлении ему сержантского чина, или, по крайнёй мере, отсрочки, то вручил я ему привезенный с собой паспорт его и он свято обещал мне употребить в пользу его все, что только учинить он в состоянии. Потом, переговорив со мной обо всем нужном, отпустил меня обратно не Богородицк, куда приехав, нашел я опять князя Прозоровского, кочующего у нас во дворце. И повидавшись в тот же вечер с ним, проводил его наутрие в дальнейший путь. И с того времени я уже и не видал более сего нашего знаменитого боярина, который как в свое время ни славен, был, но я при случае разговоров с ним и щупая, так сказать, его пульс, по многим отношениям находил между им и князем Репниным великую разницу и не мог никак восчувствовать к нему такого искреннего почтения и уважения, какое вперил в меня к себе князь Николай Васильевич.
По отъезде его, занялся я опять продолжением своих кабинетных литературных упражнений, и не только заготовлять запасной материал для своего журнала, и переправлять первую часть своей "Детской Философии". Поводом к тому были просьба и желание г. Новикова напечатать сие мое сочинение совсем вновь. И как прежнее расположение самого начала оного мне не совсем нравилось, то хотелось мне самое вступление и начальные разговоры совсем переменить и сделать лучшими и интереснейшими. И сим-то делом занялся я наиболее в сие время. Но изо всего того ничего не вышло: я хотя и сочинил помянутые разговоры, но судьбе не угодно было, чтобы книга сия была вновь г. Новиковым напечатана. Стечение разных обстоятельств положило ему в том препону.
Свободное копирование
