Около семи часов утра форточка моей двери вдруг отворилась. Мне просунули оттуда краюху черного хлеба и спросили:
— Желаете кипятку?
— Куда же взять?
— Можно в миску.
И мне показали на жестяную миску на полке над железными плитами, прикованными к стене и заменявшими мне стул и стол.
— А есть у вас книги для чтения? — спросил я.
— Есть.
— А какие?
— Можно дать каталог.
— Дайте, пожалуйста.
Через четверть часа принесли новенькую тетрадку со вписанными в нее книгами, большую часть которых я уже читал ранее, и кроме того, дали и карандаш с лоскутком бумаги, чтоб я вписал нужные мне заглавия. Я записал недавно переведенные тогда романы Брет Гарта, которых еще не читал, и мне обещали их выдать, один или два, на следующее утро, если они не взяты кем-нибудь другим.
В двенадцать часов мне дали обед из плохого супа и тарелки каши с маслом, затем часа в два подошли к моей дверной фортке с каким-то ящиком вроде кружки для сбора пожертвований и спросили, подставляя его:
— Нет ли каких заявлений прокурору?
— Какому прокурору?
— Окружного суда.
— Но где же я сижу?
Предлагавшие ящик служители замялись.
— Мы спросим господина начальника, — сказали они и удалились.
Через полчаса ко мне пришли снова.
— Вы сидите в Доме предварительного заключения в Петербурге.
— Что это за дом? Я до сих пор не слыхал о его существовании.
— Да он только что окончен постройкой и открыт только несколько дней назад. Вы в нем первый из политических, и потому мы еще не знали, что вам можно говорить и чего нельзя. Нам строго запрещено рассказывать вам о чем-нибудь и велено следить за всем, что вы делаете. В особенности не допускать никакого стука в стены.
Служитель многозначительно взглянул на меня. Я сделал вид, что ничего не понимаю.
Затем в шесть часов вечера мне дали в форточку тарелку супа, того же, что был за обедом, и более форточка не отворялась в этот день.
Чтобы проверить слова надзирателя, я опять постучал ногтем Щепкину и спросил его:
— Вы давно здесь?
— Со вчерашнего вечера.
«Значит, мы с ним действительно первые, обновившие это учреждение», — подумал я.
— Вы знаете, где мы?
— Да, знаю, мне сказали сегодня.
— Это что же за дом?
— Это тюрьма для подследственных, как уголовных, так и политических.
— Значит, это не в ведении Третьего отделения?
— Нет, это в министерстве юстиции.
«Вот тебе и раз! — подумал я. — Я в тюрьме министерства юстиции! А я-то принял ее вчера за большой сумасшедший дом! Ну слава богу, я еще не совсем-то помешанный».
Но наступившая ночь опять захотела убедить меня в противном. Мне привиделось, что я здесь проснулся на своей койке в полном параличе. Я чувствовал все и, казалось, видел всю свою камеру, всю свою обстановку. Я делал страшные усилия, чтоб повернуться на постели, но не мог, я совершенно забыл, как нужно двинуть ногу или руку. Сколько времени я мучился так, не знаю, но вдруг как бы гальванический удар прошел по всему моему телу, и я вновь приобрел власть над своими членами и тут увидел, что в камере моей было совершенно темно, а не полусвет, как казалось в кошмаре.
Свободное копирование
