Наконец желанное согласие «лихача-кудрявича», как мы его называли в переписке, было получено.
«Приготовьтесь к побегу послезавтра к обычному времени ваших прогулок, а в знак того, что вы получили это письмо, садитесь у окна сегодня в шесть часов вечера и, когда Батюшкова пойдет по тротуару, возьмите пакет с сахаром и доставайте из него что-нибудь, а послезавтра с полудня в знак того, что вы готовы, поставьте ваш жестяной чайник на левой от вас стороне окна».
Можно себе представить мое возбужденное состояние!
Итак, скоро буду или на свободе среди новых друзей и товарищей, или, в случае неудачи, и я буду, как год тому назад Волховской, переведен в Бутырский замок и посажен там в Пугачевскую башню, или, наконец, буду убит или ранен. По мне будут стрелять, а если поймают, то будут и бить, как того несчастного пьяного, которого привез городовой в первое время моего пребывания здесь...
Необходимо окончить все скорее!
Назначенный час приблизился, все условные сигналы были сделаны мною.
Наступило обычное время прогулки. Еще за четверть часа я начал следить за площадью, но там ничего особенного не было.
Вот Батюшкова прошлась по тротуару, очевидно, наблюдая за окружающим, и исчезла.
«Вдруг опоздают? — подумалось мне. — Вдруг приедут, когда меня уже уведут обратно? Надо немного задержать прогулку».
— Подождите, пожалуйста, минут десять! — сказал я подошедшему к моей двери унтеру. — Я пока еще не готов. Я позову сам.
Тот охотно согласился, так как всегда получал от меня чай и сахар, и ушел.
Прошло полчаса, а за воротами все еще не было никакого извозчика.
Унтер снова подошел ко мне.
— Больше не могу ждать! — сказал он. — Если хотите сегодня гулять, то выходите теперь.
— Хорошо! — сказал я и, медленно надев свой пиджак, вышел.
С сильным внутренним волнением начал я ходить взад и вперед по своему дворику, опустив руки в карманы пальто, наполовину наполненные мелко истертым сухим табаком и табачной пылью, и заглядывая сквозь ворота на площадь. Но там по-прежнему ничего не было.
Наконец уже перед самым концом прогулки почти у самых ворот части появилась Батюшкова и, глядя на меня, несколько раз отрицательно кивнула головой, обратив на себя внимание моего жандарма. Он заметил ее, подозрительно взглянул затем на меня, но я уже сделал вид, что даже не смотрю в ту сторону.
— Пора кончать прогулку! — сказал он мне раньше обычного срока.
— Пойдемте! — ответил я. — Мне и самому это хочется; все еще продолжает нездоровиться.
На следующий день мне принесли записку от Цвиленева.
«Лихач-кудрявич в решительный момент струсил часового с ружьем, стоящего около входа в вашу часть, и сказал, что не согласен увозить отсюда никого ни за какие деньги. Но он согласен увезти из бань. Напишите сейчас же в Третье отделение просьбу отправить вас в баню. Разрешение дают обыкновенно за день, а возят около двух часов пополудни. Ближайшие к вам бани находятся в безлюдном переулке, и оттуда мой кудрявич обещает непременно вас увезти. Дайте знать утром того же дня, выставив между десятью и одиннадцатью часами столько каких-нибудь вещей на вашем окне, во сколько часов вы поедете».
Я тотчас послал заявление и одновременно просил Цвиленева прислать мне достаточную дозу морфия, чтоб я мог усыпить сопровождающего меня унтера, всыпав ему морфий в кружку пива, когда буду мыться в отдельном номере, а ему предложу тем временем выпить на мой счет бутылку этого напитка.
Морфий был мне прислан со следующим письмом, а разрешения съездить в баню пришлось дожидаться от Третьего отделения около двух недель.
Наконец и оно было получено моим караулом, начальник которого и объявил мне, что меня повезут на извозчике за мой счет на следующий день.
— Наконец-то! Наконец-то! — с облегчением воскликнул я про себя, бросившись бегать взад и вперед по камере.
Свободное копирование
