Этот загадочный Альбион
Перебираю вырезки из английских газет и журналов, пожелтевшие от времени афиши и программки. Их порядочно, особенно если учесть, что англичане не слишком любят писать (или говорить) о достижениях иностранцев и проявлять к ним повышенный интерес. Зато, как считал Д. Ф. Ойстрах, «только в Англии могут объяснить необъяснимое».
Пресса как будто следила за каждым моим шагом по земле древнего Альбиона. Сегодня Манчестер, завтра Бристоль, послезавтра Кардифф — 75 концертов за считанные недели. Что ни день, то новый город, новые гостиницы, сцены, концертные залы, зрители… Не было даже минутки, чтобы как следует осмыслить разнообразные впечатления от увиденного и пережитого. Из аэропорта — в отель, из отеля — в автобус, на концерт и вновь в автобус… Тяжелая, изнурительная поездка. Помню, как один журналист в конце турне сказал после беседы:
— С такой нагрузкой может справиться только человек, имеющий отличное здоровье. Не так ли?
— На здоровье не жалуюсь. Истинно русские люди редко бывают хилыми.
На другой день увидела в газете: «У Зыкиной мощный голос, потому что она обладает крепким здоровьем. Таких в России хватает, но не настолько, чтобы петь в Британии». Прочла заметку и улыбнулась: «Экая снисходительность!»
Но все же кое-что в Англии мне удалось и увидеть, и услышать для себя впервые.
Наши гастроли пришлись на время острого экономического кризиса в Англии в 1973 году. Небывалого за всю историю страны уровня достигла безработица, подскочили цены на продукты питания, квартплату, промышленное производство шло на убыль. Правительство прибегло к чрезвычайным мерам — трехдневной рабочей неделе, нормированию топлива, резкому сокращению потребления электроэнергии. «Во всем виноваты шахтеры, отказавшиеся от сверхурочной работы» — такое объяснение происходящему давали официальные круги. 270 тысяч горняков бастовали, требуя повышения зарплаты, улучшения условий жизни и труда. К ним присоединились транспортники. Сложилась довольно драматичная ситуация. На железных дорогах царил хаос. Машинисты отказывались вести составы. Графики движения поездов срывались. Такси из-за нехватки горючего простаивали в гаражах на приколе. В Ливерпуле и Манчестере не работали текстильные предприятия. Большинство магазинов торговали при свечах или газовых фонарях. Их витрины — даже фешенебельных торговых центров лондонского Вест-Энда — окутал мрак.
— Вам нечего беспокоиться, — говорил шофер автобуса, на котором мы отправились на первый концерт, — сейчас стало значительно лучше с освещением. А было время, когда вечером владельцы автомобилей отыскивали свои «шевроле» и «форды» на ощупь.
Газеты смаковали подробности краха авиакомпании «Корш лайн». «150 тысяч англичан, заплатив за свой отдых, остались ни с чем», — сказано было в одной из них. Тут же сообщалось о «преступлении» некоей миссис Энн Килгэрифф, официантки лондонского отеля, пытавшейся унести домой для трехлетнего сынишки несколько пакетиков сахара, исчезнувшего с прилавков магазинов. Сахарный кризис длился многие недели, пока не пошли в ход правительственные резервы, но и этот шаг решил проблему лишь частично. Цена на сахар мгновенно поднялась. Одновременно увеличились цены на кофе, молоко, чай, как на «сопутствующие» продукты. Вместо сахара англичане стали употреблять вынужденно вошедший в моду «слимси» — сладковатый порошок для страдающих ожирением.
«Ховард Отель» на Норфолк-стрит, где я остановилась, оказался в центре английской столицы, что позволило мне довольно быстро освоиться с ее жизнью. Лондон оказался не таким мрачным и серым, как я ожидала. Наоборот, он ошеломлял шумом, пестротой, многоликостью, необъятностью и совершенной неповторимостью. Современность и старина уживались в нем прекрасно. Запомнился красотой ансамбль Трафальгарской площади. У Букингемского дворца, как сто и двести лет назад, шла смена гвардейских караулов. Офицеры на староанглийском языке зычными хрипловатыми голосами подавали команды. Сверкали на солнце латы конногвардейцев, трепетали на ветру плюмажи на их касках. На головах пеших гвардейцев в красных мундирах чернели медвежьи шапки, правда, не из настоящего меха, а синтетические. Из нейлона же были и парики адвокатов, выступавших в средневековом готическом здании лондонского суда.
В Национальной галерее, несмотря на тесноту висящих там картин, шедевры я увидела сразу. В памяти остались «Венера перед зеркалом» Веласкеса, «Автопортрет» и «Купальщица» Рембрандта, «Портрет Махи» Гойи, полотна Мане и Веронезе.
На улицах не видно нищих, но людей, живущих подаянием, было порядочно.
На перекрестке фешенебельных улиц Пикадилли и Риджент-стрит, у фонтана со скульптурой крылатого Гермеса в центре площади толкались наркоманы. Когда их собирается чересчур много, появляется полиция — скапливаться на улицах не принято и считается дурным тоном.
Один из углов Гайд-парка — «спикер-корнер» — отведен специально для ораторов. Выступают все кому не лень. Можно говорить о чем угодно — нельзя лишь ругать королеву.
Вот на возвышение, напоминающее стремянку, забрался худощавый бледный человек в потрепанной одежде и увлеченно начал «держать речь». Слушающих было трое — две девушки и парень. «О чем он говорит?» — спросила я переводчика. «О религии, о взаимоотношениях Бога, дьявола и человека». Пылкая речь оратора не привлекала массы, и минут через десять он слез со стремянки, сложил ее и пошел прочь…
У подножия колонны Нельсона собралась толпа с транспарантами и плакатами. Человеку в плаще с поднятым воротником нельзя было отказать в страстности, взволнованности, умении увлечь слушателей. Рядом стояли полицейские и тоже внимательно слушали выступавшего. Когда по толпе пронеслось, что здесь русские артисты, он учтиво умолк, и все посмотрели на нас с нескрываемым любопытством. После некоторого замешательства оратор продолжал говорить с еще большей пылкостью, изредка поглядывая в нашу сторону.
Успела посмотреть и замок Виндзор, в котором много времени проводила королева. В одном из залов пол был расчерчен белыми линиями — здесь королева играла в теннис. В зале 1815 года портреты Александра I, Уварова, Платова…
В один из дней, когда я давала автографы (кстати, в Лондоне много собирателей автографов), ко мне подошел мужчина средних лет. Он держал в руках альбом, отделанный перламутром. Альбом оказался настоящим сокровищем — первый автограф в нем относился еще ко временам Кромвеля. Я увидела росписи Шаляпина, Фокина, Улановой, Коралли, Кшесинской, Лоуренса Оливье, Пола Скофилда, Вивьен Ли… «Это традиция нашего рода», — с гордостью произнес владелец альбома, когда я расписалась в нем.
Встретилась я и с известным английским писателем и публицистом Джеймсом Олдриджем, который поделился своими творческими планами. Он как раз завершал многотрудную работу над романом «Горы и оружие», готовил к печати несколько журнальных статей.
С Олдриджем я познакомилась еще в Москве, куда он часто приезжал с женой Диной. Здесь у него много друзей среди писателей, художников, общественных и политических деятелей. В столичном институте кинематографии учился его старший сын Вильяме, а младший, Том, в награду за учебные успехи нередко отдыхал в Крыму, в молодежном лагере «Спутник».
— Я не погрешу против истины, — говорил во время нашей встречи Олдридж, — если скажу, что чувствую себя в Москве как дома. Вот уже несколько лет подряд я остаюсь ей верен, верен ее деловой жизни, аромату скверов и парков, уютным старым улочкам и простору новых проспектов. Всегда с большой радостью прилетаю в вашу столицу в короткие дни отдыха, чтобы всякий раз открыть для себя нечто новое, необычное и прекрасное, то, что выражается одним замечательным русским словом — «очарование». И я благодарен судьбе за то, что имею возможность так часто приезжать в Москву. Однажды со мной летели парижане, родственники погибших во время войны летчиков полка «Нормандия-Неман», чтобы возложить венки к могиле Неизвестного солдата. Гостеприимство и радушие москвичей, их теплота и сердечность общеизвестны. Не раз я приезжал и в Крым. С этим солнечным краем связаны воспоминания военных лет: как корреспондент английского и американского агентств, я еще в 1944 году посетил Симферополь, Ялту, Балаклаву, Севастополь, Феодосию, был свидетелем разгрома гитлеровцев на Херсонском мысу. На эту тему написал книгу, название которой дала стихотворная строка из Байрона «Пленник земли».
Годы мало изменили Олдриджа. Он был все такой же голубоглазый, светловолосый, энергичный, с открытым мужественным лицом. Только гряда глубоких морщин на лбу и возле глаз свидетельствовала о том, что жизнь писателю легко не дается. Столь же настоятельной, как и прежде, осталась в нем потребность поразмышлять над волнующими явлениями в жизни и искусстве. Вот и тогда он только что вернулся с Московского международного кинофестиваля, в котором принимал участие в качестве члена жюри.
— Когда я покидал Великобританию, — рассказывал он, — друзья говорили мне, чтобы я, как член жюри, был по-настоящему беспристрастен в оценке фильмов и непременно учитывал их социальную направленность. Они не представляли себе, что на Московском форуме многие художественные кинофильмы — социально направленные, выражающие то, что происходит в мире нынче, сейчас. И этот факт меня особенно радует, потому что я заканчиваю работу над новым романом, в котором социальным событиям отведено много места. Это будет книга о молодежи, о двух точках зрения на современность.
Олдридж подробно, в деталях разобрал состояние современного кинематографа Запада, рассматривая его со всех сторон. Однако чувствовался его особый интерес к фильмам политическим.
— В современном западном кино всемерно обнажаются невозможность да и нежелание людей понять друг друга, констатация всеобщей разъединенности переходит в ужас перед жизнью. Западный зритель давно утратил способность анализировать свое бытие. У него все чаще стало возникать ощущение бессмысленности, пустоты существования, потому что экран заполнили ленты, не дающие пищи для размышлений, не способствующие воспитанию благородных и прекрасных чувств. Можно ли считать подобное кино передовым, гуманистическим? На Западе много талантливых художников, не мыслящих свое творчество вне раздумий о жизни, человеческих судьбах, будущем нашей планеты. Именно их взгляды и суждения должны с помощью кинематографа формировать духовный облик человека, помогать его воспитанию. Но это, по вполне понятным причинам, считается нежелательным в определенных кругах. Вот почему чуткие и честные мастера экрана остаются нередко без работы, вот почему многие думают, что западного прогрессивного кино нет, что оно — утопия.
— Ну а если говорить о фильмах Англии?
— Тоже утешительного мало. На сотню лент приходятся одна-две приличные. Остальные либо страдают серостью и примитивностью художественного решения, либо нагнетают в сознание кошмары. Упрощенное, вульгаризаторское, циничное понимание запросов зрителя привело к тому, что фильмов волнующих, настоящих почти нет, как нет и лент о молодежи, к которой я питаю особое пристрастие.
— У вас два сына…
— Да, мы вместе взрослеем. Но мне кажется, что если бы даже я не был отцом, то все равно интересовался бы молодыми и их проблемами. С годами человек не всегда утрачивает то, что приобрел в юности.
Олдридж очень интересно рассказал об охоте на акул в Красном море, показал свои доспехи для подводной охоты, расспросил о моих гастрольных маршрутах, программе выступлений, посоветовал, что посетить.
— Вы в Лондоне впервые?
— Да, но я уже кое с чем успела познакомиться. Вестминстерское аббатство, здание парламента, Трафальгарская площадь, Национальная картинная галерея и даже некоторые магазины…
— И какое впечатление от торговых фирм?
— Продавцы очень вежливы и предупредительны, не дают скучать.
— Это потому, что их обычно больше, чем покупателей.
Олдридж рекомендовал посмотреть древние памятники истории и архитектуры, назвав их с добрый десяток.
— Вам все это по пути. И Виндзорский замок, и замок Мальборо, где родился Уинстон Черчилль. Кстати, скоро в Лондоне откроется выставка его картин. Премьер-министр увлекался рисованием, любил живопись. Картины яркие по краскам, довольно экзотические.
Писатель объяснил, как лучше всего добраться до места, где родился Роберт Бернс. Он увлекался стихами, хорошо знал творчество шотландского поэта.
— Когда вы увидите длинный, крытый соломой дом, в котором появился на свет Бернс, обратите внимание на расположенное рядом небольшое строение из глины всего с одним узким окном. Его построил отец Бернса, человек скромный и бедный, еще в то время, когда в числе других налогов существовал и налог на окна. Так как денег не было, ему пришлось ограничиться одним окном.
Я с благодарностью воспользовалась этим и другими советами Джеймса Олдриджа.
Свободное копирование
