4. Годы учебы
Мы познакомились с Атабековым еще в студенческие годы. В 1954 году я окончил среднюю школу в Горьком, уехал поступать в институт в Москву и был зачислен в Тимирязевскую сельскохозяйственную Академию. Это было первоклассное учебное заведение — со старыми, еще дореволюционными традициями передового вуза, с удивительным составом профессоров, которые жили, да не будет это сказано ради красного словца, интересами студентов. С первого же курса я вступил в Научное студенческое общество Тимирязевки и начал ходить по вечерам к доценту Владимиру Николаевичу Исаину, с которым мы подружились. Еще в школе я посещал аналогичный кружок доцента Петра Андреевича Суворова в Горьковском университете, научился там нехитрым приемам микроскопирования, приготовления анатомических препаратов, и теперь это очень пригодилось. Исаин поставил передо мной задачу вполне посильную, требовавшую аккуратности, усидчивости и лишь немного зависевшую от удачи. Я начал исследовать анатомическую структуру семенной кожуры различных представителей семейства тыквенных. Из чтения английских и немецких работ по анатомии мы почерпнули сведения, что можно размягчать кожуру семян специальным веществом. С помощью знакомых я достал около 60 мл вещества на одном из химических комбинатов города Дзержинска, и дела наши пошли хорошо. За год мне удалось получить качественные микрофотографии препаратов разных структур семенной кожуры чуть ли не трех десятков видов, входивших в многоликое семейство тыквенных растений, и на основании анализа анатомического разнообразия признаков прийти к заключению о путях эволюции семейства тыквенных. На годичной конференции Научного общества Тимирязевки моя работа была удостоена 2-й премии.
На кафедре ботаники работала тогда доцент Анаида Иосифовна Атабекова — жена декана агрономического факультета Н. А. Майсуряна. Она иногда вела у нас семинарские занятия, а поскольку с решимостью маньяка я приходил каждый день часов в семь-восемь вечера на кафедру и работал вместе с Владимиром Николаевичем или один до 2—3-х ночи, немудрено, что Атабекова меня заприметила, как-то особенно тепло со мной здоровалась, стала потихоньку меня привечать, расспрашивать то о моем отце — старом большевике, репрессированном в 37-м году и скончавшемся в 1950-м, то о маме, оставшейся в Горьком.
Анаида Иосифовна однажды мне помогла: она взялась посмотреть мою первую статью, которую я приготовил для печати в начале 2-го курса. Написал я страниц пятнадцать, включил с десяток картинок, сослался на много прочитанных мною статей и… стыдно вспомнить, страшно от всей этой писанины возгордился. Анаида Иосифовна взяла мой опус, прочла первую фразу и проговорила: «Неплохо». Вторая фраза потребовала небольшого исправления. Следующая уже была никуда не годной. Я простоял около Атабековой весь день, пока она мягко, без единого уничижительного слова или даже оттенка неудовольствия переписывала мои фразы одну за другой. Текст превратился из красиво отпечатанного (я про себя и тем гордился, что, не умея печатать, перекатал текст на машинке с относительно небольшим числом опечаток) в испещренный поправками и вычеркиваниями грязновик. Этот день врезался мне в память на всю жизнь. Именно Анаида Иосифовна преподала мне урок строгого и одновременно уважительного отношения к слову, к фразе.
Она же познакомила меня со своим племянником, учившимся годом старше на кафедре защиты растений. Ося Атабеков жил не в общежитии, а в Москве, он хорошо учился и, уже тогда задумываясь над своей будущей карьерой, отличался целенаправленным стремлением завершить скорее обучение в академии, затем быстро защитить кандидатскую диссертацию и заняться наукой. Большинству из нас такие далеко идущие планы даже и в голову не приходили.
На третьем курсе я перешел с кафедры ботаники на кафедру физиологии растений (подозреваю, очень обидев этим милого Владимира Николаевича Исаина[1]). Но меня тянуло уже от ботаники к вопросам более сложным, я стал интересоваться биохимией и физиологий. Лекции по физиологии растений нам блистательно читал Иван Исидорович Гунар. Это был 1956-й год, когда первые проблески уважения к разгромленной в России генетике начали прорываться и на лекциях студентам. Запретный плод сладок — и я стал интересоваться генетикой всё больше и больше. Так и получилось, что в конце года я пристрастился к чтению генетической литературы, которую добывал всеми способами. Наконец, мне повезло познакомиться с выдающимися генетиками Владимиром Владимировичем Сахаровым и Николаем Петровичем Дубининым. [Вечерами я стал ездить через всю Москву в только что открывшуюся лабораторию радиационной генетики, располагавшуюся на безымянной пока улице, шедшей параллельно Ленинскому проспекту (теперь это Профсоюзная улица), и начал эксперименты под руководством Сахарова ]. Летом 1957 года после чтения одной из зажигательных речей Тимирязева, произнесенных в самом начале века, когда он говорил, что без физики и химии не понять тайн физиологии, я с восторгом пересказал эти слова Дубинину, и он вдруг предложил мне захватывающий проект. Он знал, что в МГУ открывается новая специализация — биофизика и что туда набирают студентов.
— А хотите, Лера, — предложил мне Дубинин, — я поговорю с академиком Таммом, который помогает формировать новую кафедру, чтобы вас перевели на физфак на первый курс?
Я уже был на четвертом курсе, но идея меня так захватила, что без секунды колебания, лишь захмелев от возможности такого счастья, я проговорил: «А неужели это возможно?!». Пошли переговоры Дубинина с Таммом, они писали какие-то письма, потом меня пригласил поговорить ректор МГУ И. Г. Петровский. Это была не простая беседа, а что-то вроде экзамена на зрелость. 20 декабря 1957 года приказом зам. министра высшего образования М. А. Прокофьева меня перевели на первый курс физфака МГУ, и началась для меня новая жизнь. Хоть я и решил, что надо закончить агрономическое образование заочно (диплом агронома я получил через три года), но на физическом факультете МГУ была уже совсем иная среда, иной уровень, и я забыл об Атабекове на многие годы.
Свободное копирование
