Самым срочным образом, уже на третий день после получения Сталиным докладной записки, вождь отвечает адресату теплым посланием, обращаясь к нему очень уважительно — по имени и отчеству, что, как справедливо замечает Ю. Н. Вавилов, Сталин почти никогда не делал (все в партии товарищи, так какие еще там имена и отчества!). Из одной фразы в письме можно понять, что находился он в это время даже не в Москве и потому произошла задержка на три дня, а то ответил бы даже скорее:
«АКАДЕМИКУ Т. Д. ЛЫСЕНКО
Уважаемый Трофим Денисович!
Вашу записку от 27. X. 1947 г. получил. Большое Вам спасибо за записку.
Очень хорошо, что Вы обратили наконец должное внимание на проблему ветвистой пшеницы. Несомненно, что если мы ставим себе задачу серьезного подъема урожайности пшеницы, то ветвистая пшеница представляет большой интерес, ибо она содержит в себе наибольшие возможности в этом направлении.
Плохо, что Вы производите опыты с этой ветвистой пшеницей не там, где это «удобно» для пшеницы, а там, где это удобно Вам как экспериментатору. Пшеница эта — южная, она требует удовлетворительного минимума солнечных лучей и обеспеченности влагой. Без соблюдения этих условий трудно раскрыть все потенции этой пшеницы. Я бы на Вашем месте производил опыты с ветвистой пшеницей не в Одесском районе (засушливый район) и не под Москвой (мало солнца!), а, скажем, в Киевской области или в районах Западной Украины, где и солнца достаточно, и влага обеспечена. Тем не менее я приветствую Ваш опыт в подмосковных районах. Можете рассчитывать, что правительство поддержит Ваше начинание.
Приветствую также Вашу инициативу в вопросе гибридизации сортов пшеницы. Это — безусловно многообещающая идея. Бесспорно, что нынешние сорта пшеницы не дают больших перспектив, и гибридизация может помочь делу.
О каучуконосах и посевах пшеницы по стерне поговорим в ближайшее время в Москве.
Что касается теоретических установок в биологии, то я считаю, что мичуринская установка является единственно научной установкой. Вейсманисты и их последователи, отрицающие наследственность приобретенных свойств, не заслуживают того, чтобы долго распространяться о них. Будущее принадлежит Мичурину.
С уважением И. Сталин
Хотя дежурную фразу о «принципиальной важности и актуальности» лысенковских вопросов Сталин вставил, но даже намека на строгие и однозначные выводы, содержавшиеся в его письме самому Лысенко (мичуринская биология — «единственно научная установка», генетики, «отрицающие наследование приобретенных свойств», — не заслуживают даже внимания, а «будущее принадлежит Мичурину»), отсутствовали. Более того, обсуждение этих вопросов отодвигалось на неопределенное время.
Видимо, такая осторожная постановка вопроса, так волновавшего и Сталина и Политбюро, объяснялась тем, что в окружении Сталина нашлись люди, которые его первый, вполне оптимистический отклик на обещания Лысенко пригасили.
Кое-какие отголоски именно такого отношения я слышал от нескольких людей. Ходила из уст в уста фраза, якобы оброненная Сталиным после чтения жалобы на Лысенко, направленной в ЦК ВКП(б) одной заслуженной специалисткой по селекции пшениц: «Надо научить товарища Лысенко полюбить критику». Поговаривали о том, что и в ведомстве Берии дела на нескольких крупных селекционеров и врагов Лысенко заглохли на стадии первых вызовов в НКВД. Ранее такие вызовы вели к одному — быстрому аресту и жестокой расправе.
Были и явные, совершавшиеся на публике дела, не запрещенные партийными органами. Так, в Москве, в МГУ, 3–4 февраля 1948 года прошла представительная (более тысячи участников) антилысенковская конференция, на которой идеи наследования благоприобретенных признаков были публично и вполне доказательно отвергнуты биологами, чьи имена ценили ученые в СССР и за рубежом: И. И. Шмальгаузеном, Д. Н. Сабининым, А. Н. Формозовым, М. М. Завадовским и другими. Из президиума конференции председательствующие несколько раз обращались к сторонникам Лысенко с приглашениями выступить с изложением их позиции, но лысенкоисты, хотя и посещали исправно конференцию, решили отмолчаться. Биологи в то время решили, что они победили, что у противной стороны просто нет аргументов в свою защиту, хотя нельзя исключить и более прозаического объяснения — лысенкоисты знали, что на самом верху у них есть усатый и рябой защитник с неограниченной властью, и потому полагали, что хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Правда, сам факт проведения такой конференции в стране, где все находилось под тотальным контролем и было предопределено, говорил о многом Возможно, проведение такой конференции, на которой краеугольная идея Лысенко (а сейчас мы знаем — разделявшаяся и Сталиным) была публично раскритикована, стало возможным благодаря одобрению Юрием Андреевичем Ждановым — новым заведующим Отделом науки ЦК ВКП(б) и сыном влиятельнейшего члена Политбюро партии большевиков А. А. Жданова. Младший Жданов был дипломированным химиком, быстро защитившим после окончания Московского университета кандидатскую диссертацию. Он заступил в должность заведующего отделом ЦК в декабре 1947 года и сразу довольно открыто принял сторону генетиков. Вскоре он женился на дочери Сталина — Светлане.
А 10 апреля 1948 года Юрий Андреевич выступил в Политехническом музее в Москве, в одной из самых больших в стране аудиторий, на семинаре лекторов и пропагандистов обкомов и крайкомов партии с важным докладом. В нем он обвинил Лысенко в обмане народа, в зажиме научных оппонентов и провале многих его практических предложений. Такое выступление для любого функционера означало только одно: дни его сочтены.
Через неделю после лекции, 17 апреля, Лысенко направил Сталину и Жданову-старшему письмо, в котором униженно жаловался на то, что Жданов-младший его неверно понял, что враги, сами для практики палец о палец не ударившие, не дают ему работать и лишь вставляют палки в колеса, стоит ему что-либо ценное начать внедрять в практику, а теперь еще вот и оболгали его в глазах начальника Отдела науки ЦК. Звучал в письме и такой мотив: я, дескать, пугливый, беззащитный ягненок, никого никогда не задевавший, а меня Юрий Андреевич эдаким вол ком-живодером представляет, который и критику не признает и оппонентов силой подавляет:
«Меня неоднократно обвиняли в том, что я, в интересах разделяемого мною мичуринского направления в науке, административно зажимаю другое, противоположное направление. На самом же деле это, по не зависящим от меня причинам, к сожалению (обратите внимание, читатель, на это сожаление. — B.C.), далеко не так… Зажимать противоположное направление я не мог, во-первых, потому что административными мерами эти вопросы в науке не решаются, и, во-вторых, защита неодарвинизма настолько большая, что я и не мог этого делать».
Центральное место в письме занимал, однако, вопрос, который, дальновидный Лысенко хорошо обдумал и который только и мог вызвать у Сталина ответные чувства. Он писал, что все провалы в его работе были обусловлены тем, что генетики — реакционеры и бесплодные фантазеры — мешают развивать единственно верное учение — мичуринскую (то есть его собственную лысенковскую) биологию. Если бы ему дали право расправиться с этими врагами прогресса, то он быстро бы привел сельское хозяйство страны к процветанию. Если же ничто не изменится, то его работа не даст тех больших результатов, которые могли бы получиться, обязательно бы получились. В конце письма он еще раз повторял эту мысль:
«Я могу способствовать развитию самых разнообразных разделов сельскохозяйственной науки, но лишь мичуринского направления, направления, которое признает изменение живой природы от условий жизни, признает наследование приобретенных признаков…
Я был бы рад, если бы Вы нашли возможным предоставить мне возможность работать только на этом поприще».
Но ответа на письмо сразу не последовало. Тогда Лысенко отправляет еще одно письмо — министру сельского хозяйства СССР И. А. Бенедиктову. В гораздо более жестких выражениях он повторяет в нем, что Жданов-младший неверно осветил его деятельность, прикладывает даже страничку из своей работы, которая будто бы опровергает одно из утверждений, сделанных Ю. А. Ждановым в его лекции, затем повторяет, что способен работать плодотворно в качестве руководителя всей сельскохозяйственной науки страны только при условии, если генетикам перестанут оказывать даже минимальную помощь, и завершает письмо требованием освободить его от обязанностей президента ВАСХНИЛ, чтобы
«дать возможность проводить научную работу… и этим… принести значительно больше пользы как нашей сельскохозяйственной практике, так и развитию биологической науки мичуринского направления в различных ее разделах, в том числе и для воспитания научных работников».
Бенедиктов доложил об этой просьбе Сталину. Прошел еще месяц, один из самых тревожных в жизни Лысенко. Он понимал, что если Сталин от него отвернется — это будет не только концом его карьеры, но может стать и чем-то более страшным. Но пока все оставалось на своих местах, и за этот месяц его не сняли с поста президента, хотя и ничем пока не обнадежили.
В эти самые дни в «Медицинском работнике» и было опубликовано «Письмо 13-ти» с критикой Лепешинской.
До той поры, пока не будут обнародованы архивы ЦК партии, пока мы не узнаем доподлинно, что творилось в этом месяце в высших коридорах власти, мы не сможем восстановить полную картину тех дней. Вряд ли Сталин делился своими мыслями с кем-то из приближенных, так что и с их стороны трудно ждать каких-то воспоминаний и разоблачений. Вряд ли рябой диктатор чисто по-человечески пожалел Лысенко, раньше таких «грехов» сентиментальности за ним не водилось. Скорее всею, на примете не было никого, кто бы лучше Лысенко умел раздавать обещания. Наверное, не последнюю роль сыграло и то, что уже полтора десятилетия Лысенко ходил в сталинских любимчиках и ни в чем предосудительном замечен не был.
Так или иначе, но неожиданно Лысенко вызвали к Сталину, и Трофим Денисович сумел и на этот раз подобрать ключик к вождю. Сталин не забыл лихого обещания колхозного академика: удесятерить производство пшеницы в стране, заменив ветвистой пшеницей традиционные виды этой культуры. Сталин был податлив на чары Лысенко и принял за чистую монету его заверения, что уж на этот раз «мичуринская» (читай: лысенковская) наука не подведет.
Во время разговора с вождем Лысенко каким-то внутренним чутьем унюхал, что отношение к нему лично Сталина не такое плохое, и пошел ва-банк. Все проблемы, но его словам, могли быть разрешены при одном условии: чтобы ему не мешали больше критиканы, всякие там теоретики и умники, не о благе отечества пекущиеся, а оглядывающиеся на Запад, молящиеся на иностранных богов. Спустя много лет мне удалось услышать от И. Е. Глушенко, что главными темами в том разговоре с вождем Лысенко избрал две: критику родоначальников генетики Вейсмана, Менделя и Моргана, которых он чохом обозвал немцами (что вскоре после окончания войны с фашистской Германией звучало очень зловеще) и врагами прогрессивной науки, а также обещание срочно вывести новую невиданную пшеницу из семян, незадолго до того врученных ему самим Сталиным.
Тезис о зловредной сути генетиков Сталину якобы очень пришелся по духу. Лысенко будто бы особенно напирал на то, что главным родоначальником генетики был даже не ученый, а немецкий (на деле австрийско-чешский) монах Иоганн Грегор Мендель. Он-де всю жизнь прослужил священником и даже умер будучи настоятелем монастыря. Сталину, натерпевшемуся в годы учебы от строгих учителей-священников, в конце концов удаливших его из стен семинарии, такое объяснение очень будто бы понравилось. Он полностью воспринял предложение Лысенко относительно того, что неплохо будет исследования по генетике как идеалистической, буржуазной и крайне вредной для дела социализма науки прикрыть. Так ли было на самом деле, с уверенностью сказать сегодня нельзя, но факт остается фактом, что согласие на организацию погрома в биологии Лысенко от Сталина получил.
28 июля 1948 года в «Правде» появилось сообщение, что Сталин без всяких лишних церемоний (выдвижения кандидатур, их обсуждения, положенного голосования) издал постановление о назначении новыми академиками Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина сразу 35 человек, большинство из которых были подручными Лысенко. Благодаря этому шагу Лысенко, не пользовавшемуся достаточным уважением в среде академиков ВАСХНИЛ, удалось сразу заручиться большинством в этой академии и уже не обращать внимания на критиков из числа академиков.
А еще через два дня была срочно созвана сессия ВАСХНИЛ, вошедшая в историю под названием «Августовской». На ней генетику и родственные ей науки официально объявили реакционными, метафизическими и вредительскими. Тут же тысячи специалистов по всей стране были уволены с работы, Лысенко провозгласили спасителем родины от коварных врагов, все учебники и книги по генетике, цитологии, эмбриологии и ряду других направлений были изъяты. Над всей биологией в СССР нависла зловещая тень развала из-за политического вмешательства властей.
