В эти пять месяцев моего пребывания на курсах в Ленинграде, пока Надюша находилась на занятиях в школе, я работала в Ленинградских архивах или в отделе рукописей библиотеки имени М.Е. Салтыкова-Щедрина. Новые документы существенно пополнили мои представления о людях, судьбы которых интересовали меня со студенческих времен. Узнала я здесь и немало нового: сотрудники отдела рукописей библиотеки познакомили меня с дочерьми Михаила Григорьевича Вечеслова. Он был врачом в первой дипломатической миссии советской России в Кабуле, которую сначала возглавлял Я.З. Суриц, потом Ф. Раскольников. В составе миссии работала Лариса Рейснер. Об участниках этой миссии мне много рассказали дочери Михаила Григорьевича Ольга и Нина Михайловны Вечесловы. Они жили в одной из шести просторных комнат дореволюционной квартиры их отца. Квартира имела два выхода. Такие квартиры в революционном прошлом использовали для нелегальной работы. Ольга и Нина Михайловны Вечесловы несколько лет писали мне письма, прислали интересные фотографии и вырезки из газет. Их письма рассказывали мне о том, чего не прочитать было в советской литературе – они воспроизводили атмосферу рубежа двух веков. Что увидела, о чем прочитала, - я делилась с Б.: «В областном Ленинградском архиве я прочитала мужественные и беспредельно нежные письма из крепости Софьи Михайловны Гинсбург. Посетила душу В.Г. Короленко (читала его дневник) и поняла, какая жуткая и мучительная сила человеческая ограниченность: она не в состоянии понять простых вещей, ей все известно заранее, и потому она жестока до жути. Как бы мне хотелось, чтобы от присущей подростковому возрасту прямолинейности Анюта освободилась бы как можно раньше, сумела бы стать мягче, мудрее, нежнее, а потому красивее. Сильные ноги могут сделать эту красоту еще значительнее. Спорт красоте и уму не помеха, если ум в голове, а не загнан в пятки. Из Ленинграда уеду 15 июня, чтобы до конца месяца поработать в Москве в библиотеке ИМЛ». Судя по моим письмам того времени, я продолжала надеяться на духовную переориентацию Б.. Как я позже узнала: накопление знаний, развитие и углубление чувств и обогащение памяти - в совокупности это был единственно верный - если он был во-время начат - путь к обретению психического равновесия для каждого человека.
На обратном пути из Трускавца Б. заехал в Ленинград, освободил меня от большей части багажа и с Надюшей отправился в Липецк. 25 мая они были уже дома. В этот день прозвучал последний школьный звонок для восьмиклассников. После сдачи Анютой экзаменов за 8 класс Б. сообщал мне: «Заболела Надюша. Виной, очевидно, фонтаны Петергофа и холод. Результаты Анкиных экзаменов плачевные». Тон письма Анюты был соответствующий: «Кончились экзамены. Я кончила плохо, конечно, это очень печально. Но чего уж сожалеть, ведь все прошло и ничего не изменишь. В сотый раз убеждаюсь, что я никуда не гожусь, что виновата сама во всем. Ты когда-то говорила, что у тебя был никудышный характер. Удастся ли мне исправиться? Мне очень хочется скорее уехать в лагерь, скорее уехать из дома. Никого не слышать, никого не видеть. Скажи папе, чтобы он меньше хвалил Надю. Мне не нравится ее поведение». - Далее следует откровенное злобное неприятие тех черт в характере Нади, которые Анюта не находила у себя: «В Наде все притворно, поддельно, угоднически. Со мной Надя одна, я ее вижу, вижу ее характер. Тем противней мне видеть ее с папой, когда она лицемерит. В ней все искусственно. Твоя дочь Аня». Абсолютно прав был Иоанн Кронштадтский, когда писал о подобных натурах: «Будучи сами злы, они не хотят видеть добра и в других».
Вот Надин голос тех минут: «Мамочка! Анка так орет, аж краснеет. В чемодан не пускает лазать, а там моя одежда. Об меня свои слюни вытирает. Папа кормит белым луком, покупает суп в пакетах, какой-то резиновый суп. Я не могу его есть. Анютка как заорет прямо в ухо: «Ешь!»
Вот реакция папы: «Этот их игривый (?) конфликт часто приобретает серьезную форму. Надя насидится дома одна, придешь – она рада и ну щебетать и все старается для тебя делать (такая она до сих пор – Е.Е.). Анка воспринимает это как лицемерие. Я ей это разъяснил. Может быть, и Надя в чем-то виновата. Мелких (?) размолвок даже со слезинками у них бывает немало, но и смеха не меньше. Все обычное, привычное, хотя и не всегда приятное. Я беседовал с Анютой, не скрывая предельного возмущения (мы знали, как это выглядит – Е.Е.). Хлопот с ней столько, что в письме не опишешь. Что с ней делать, я не знаю».
Чтобы знать это, надо было освободиться от предубеждения в том, что она не твоя дочь. Я с самого начала наших отношений была готова к отрицательному отношению к себе, но дети – другое дело. Благородные отцы от участия в судьбе детей не отказываются. В 1968 году Б. писал, что «любит Анюту с трудом». В 1974 году он окончательно ушел от обязанности нести ее тяготы на своих плечах и заботиться о ней.
Курсы были ступенькой моего профессионального роста. Там я приобрела новые знания. То новое, что я узнала в Ленинграде, требовало подтверждения. Подтверждения оказались в литературе специального хранения библиотеки ИМЛ при ЦК КПСС. Две недели до начала июля я могла позаниматься в Москве. Но доступ к материалам библиотеки ИМЛ мне был закрыт. Помогла Валентина Вилкова. Она выписывала литературу на свой абонемент и устраивала мне изучение ее либо в своем кабинете в институте, либо у себя дома. Я продолжала сбор материала и документов. Постепенно словно мозаичное панно вырисовывалась передо мной подлинная картина истории российского «марксизма» - большевизма, портреты его «героев» и его противников. В печать меня по-прежнему не пускали. Но мои находки помогали мне в моей преподавательской работе в вузах. Эта работа обеспечивала мне возможность заботиться о моих дочерях и их развитии.
Я могу ошибаться, но, близко и долго наблюдая Людмилу Афанасьевну, я поняла, что и она – родительница своей беды. В отличие от своей матери, Екатерины Яковлевны, она была лишена душевной мягкости и гибкости, попросту была прямолинейна и груба себе на беду. Такие типы проявление душевной мягкости и гибкости считают лицемерием. Вот так, как Б. и Анюта: он «жалуется» на Анну, Анна – на Надюшу. Законченный тип завистника не верит себе, поэтому он не может верить другим. Б. и Анна уже смотрели только в себя, слышали только свою боль, сострадали только себе и от других по отношению к себе требовали того же. До 1974 года Анюта еще не была законченным типом завистника. Первые признаки этого гадкого чувства я обнаружила в ней в январе 1968 года во время зимних школьных каникул. В приведенном мною выше Анином (июнь 1974) письме завистливость проявлена уже как черта характера. Она оказалась между двух сил. Одна сила - унижающая ее грубость отца. Другая - мои попытки предотвратить отрицательные последствия этого влияния суммой тех мер, которые в ее возрасте формировали во мне чувство собственного достоинства, выдержку и способность находить подходящую моим интересам среду общения. С раннего детства я много читала. Приобщала к чтению и Анюту с Надей. Охотно книги читала Надя. Абсолютное равнодушие проявляла к ним Анна. Давно не читал никаких книг и Б.. К музыке, которая «звала добро считать добром», Б. с Анной прислушивались избирательно. Тускнела эмоциональная жизнь у обоих, грубели оба и уже откровенно не принимали друг друга. «…Человек, не испытавший горячего увлечения литературой, поэзией, музыкой, живописью, не прошедший через эту эмоциональную выучку, навсегда останется душевным уродом, как бы ни преспевал он в науке или технике», - писал К.И. Чуковский. Особенно страшными по своим последствиям ему казались столковения с таким уродством в быту. Все так. Спасаясь от грубости отца, весной 1974 года, как стало мне известно лишь много лет спустя, Анна оказалась во власти секса.
Свободное копирование
