Надо признать, что осенью 1943 года детвора нашего детского дома разболталась основательно. Полагаю, объяснить это можно неудачным подбором директоров, которые, к тому же, они у нас очень часто менялись. Безвластие и смута царили в нашем доме после гибели Акопа Никитовича. Как правило, директорами к нам присылали бывших офицеров, уволенных из армии по ранению. Сейчас я понимаю их горе и попытки забыться в беспробудном пьянстве. Но ведь происходило это на глазах трех сотен детей…
За двести метров до поворота к нашему дому стоял солидный пригорок. Того, кто шел к нам, можно было увидеть только уже поднимающимся на это возвышение. Когда сгибающийся к земле пьяный директор поднимался на этот бугор, все воспитанники нашего дома выстраивались по обе стороны дороги и «приветствовали» его ликующими издевательскими выкриками. Наша повариха тетя Валя варила для пьяного директора суп с галушками не из той грубой муки, из которой готовилась для нас затируха, а из муки специальной, белой. Относить котелок с супом в комнату, где жил наш директор, тетя Валя доверяла только мне с Люсей, дочери нашей Веры Михайловны. Мы брали этот котелок, заходили в редко посещаемую умывальную комнату, вылавливали руками галушки, съедали их, а остальное относили по назначению. Потом мы с любопытством наблюдали, как пьяный человек поглощал такой «суп». Претензий поварихе ни один их таких наших директоров не предъявлял. Спившегося директора увольняли. На смену ему приходил такой же. Вереницу таких директоров завершил чистейший трезвенник. Но этот оказался вором. Он спекулировал продуктами и одеждой с наших складов. По его вине гущины в наших супах заметно поубавилось. Тетя Рая, помощница нашей поварихи тети Вали, тщетно уговаривала: «Остатки сладкие», - разливая эти «остатки» (юшку без гущины) со дна ведра по тарелкам тех, к кому ей приходилось подходить в последнюю очередь. Так и прилипло к ней прозвище «Юшка». Ребята, отслужившие в армии или окончившие вузы, взрослыми посещая свой дом, обращались к ней: «Здравствуйте, тетя «Юшка»! Она весело улыбалась в ответ. Добрая тетя Рая так и осталась в нашей памяти Юшкой.
Нашего директора-воришку осудили на 25 лет. Такие директора, выступая перед нами во время праздников, «самозабвенно» призывали нас любить «отца всех детей вели-кого Сталина». Воспитатели и сотрудники не грешили этим. Конечно, мне было далеко до понимания истинной сущности Сталина, но уже тогда я была наблюдательной и чутко улавливала неискренность и ложь. Было заметно, что чаще всего славословили имя Сталина люди подлые и нечестные. Уже тогда в моем мозгу засела мысль: «Кто-то из них врет». Тогда еще верила, что не Сталин, и самозабвенно пела с подружками:
«От края до края, по горным вершинам,
Где горный орел совершает полет
О Сталине мудром, родном и любимом
Прекрасные песни слагает народ.
Летит эта песня, не зная границы,
И мир угнетателей злобно дрожит.
Ее не удержат посты и границы,
Ее не удержат ничьи рубежи».
В имеющемся у меня «Песеннике», издания 1957 года, этой песни уже нет. Жаль, что со словами предана забвению и прекрасная мелодия этой песни.
Исаковским написано много прекрасных песен. Они живы и сейчас. Но была у него и такая песня, которую мы тоже распевали, не сознавая всей пошлости ее.
«На дубу зеленом, да на том просторе
Два сокола ясных вели разговоры.
Один сокол Ленин, другой сокол Сталин,
А кругом летали соколятов стаи».
В 1956 году соколят мы заменили шакалятами, а потом эта песня вообще была забыта. Хорошо помню – обличительством я никогда не занималась, но презирала ложь, лесть и неискренность, предпочитая сторониться таких особей, кем бы они ни были: моими сверстниками или уже взрослыми людьми. Любоначалием тоже не страдала
Полуголодное наше существование в смутное время усугубилось с наступлением зимних холодов. В наших комнатах стояла стужа. Поставили буржуйки, но саксаул для отопления выдавали по строгой норме. Бедный наш сторож – дядя Кузя! На его складе мы воровали саксаул. Он ходил по комнатам, проверял, но обнаружить наши тайники ему не удавалось. Мы прятали украденные дрова под пол в комнате, ночью рубили, чтобы утром затопить нашу буржуйку. Утро. Никто не хочет высовываться из-под одеяла. Дежурная по детскому дому Зоя Матвеевна входит в нашу комнату и предупреждает, что время завтрака на исходе, и что мы можем остаться без завтрака. «Метла»! – хором звучит ей вслед, но, как только за ней закрывается дверь, все вскакивают и стремглав бегут в столовую. Из столовой – опять под одеяла. В школу никто не спешит. Я лежу и в который раз даю себе зарок не затапливать буржуйку. Никто не спешит освободить меня от этой работы, превратившейся в мою обязанность. Не выдерживаю. И только запылают в печке дрова, разожженные мной, – все тут как тут, жарят хлеб, балагурят, не вспоминая о том, кому обязаны этим уютом.
Свободное копирование
