Новый 1943 год мы встречали в этой школе, на время ставшей нашим домом. Игрушки клеили и шили сами. Мне предстояло прочитать у елки маленькое четверостишие: «Я маргаритка-крошка, хоть и мала немножко, но любят все на свете – и взрослые, и дети». Мне было очень страшно читать эти строчки перед всеми ребятами нашего дома. Казалось, что язык мой одеревенел и прилип к небу, и я не смогу произнести у елки ни слова. Произнесла и получила большой подарок. Но – он мне не достался. Когда наша группа малышей спускалась по лестнице со второго этажа, мальчишки выключили свет и улеглись через ступеньку на лестнице. Одна за другой мы кубарем скатились вниз, роняя полученные подарки. Мальчишки подхватывали их и со всех ног бросались наутек. Слез наших было – море. Но ни с одной волной этого моря подарки к нам так и не вернулись. Убыло с одной стороны, прибыло с другой.
Весной 1943 года всю нашу группу сразила чесотка. Нас посадили на карантин. Мазаться «ароматной» ихтиоловой мазью никто из нас не желал. Даже дурные запахи уборной нас не смущали. Сооружение это, стоявшее во дворе, было круглой формы. И как только на пороге нашей спальни появлялась медсестра, чтобы осуществить процедуру нашего лечения, мы уносились во двор и бегали вокруг уборной. Эти бега могли продолжаться до бесконечности. Она умоляла нас, а мы соглашались подставлять свои животы, спины и ягодицы лишь в том случае, если она приносила нам что-нибудь съестного: хлопковый жмых, кровяную колбасу или семечки. Каждой из нас доставалось чуточку – возможности нашей медсестры тоже были невелики. Но только таким путем к концу учебного года ей удалось вылечить всех, кроме меня. Моя чесотка оказалась ужасной. Меня одну уложили в изолятор. Тарелку с моим обедом медсестра ставила на шкаф и отдавала его мне только после того, как я позволяла вымазывать мои руки противной мазью. И все-таки пришлось ей вести меня в больницу, где огромные нарывы на моих ладонях вырезали хирурги.
Свободное копирование
