Утром, после того, как схожу за покупками, приходили ко мне мои ученики, они были на 2-3 класса младше меня, но как-то подчинялись мне, слушались. По очереди я занималась с ними до 2 часов дня, а потом собиралась на работу. Теперь мне было легче - в школу не ходила, заданий не выполняла. Я с удовольствием в свободное время и в трамвае читала. Некоторые пассажиры говорили, что я глаза испорчу, нельзя при движении читать, кое-кто хвалил, что люблю читать, интересовался, какую книгу читаю, советовал, что читать. Дядя Ваган мне сам приносил книги для чтения.
Я уже говорила, что для дяди Вагана я несколько раз выносила из типографии что-то тяжелое, а он не говорил мне, что именно. Летом я тоже ходила с небольшой сумочкой. Как-то дядя Ваган предупредил, что в этот или другой день опять будет что-то в моей сумочке, и, действительно, на другой день сумка была тяжелая. На проходной я с боязнью, медля, по-своему беспечно выходила, а привратник на меня как гаркнет: "Что медлишь, как неживая, выходи скорее!".
Я испугалась, вышла на улицу, иду со страхом. Дошла до трамвая, села, еду и думаю, почему дядя Ваган не пришел. Вышла из трамвая, иду домой с боязнью: что сказать бабушке, что у меня в сумке, может заметить. Тогда я решила оставить на балконе (со двора) сумку в ящике с древесным углем у мангалки и накрыть дощечкой, а потом зайти домой. Но придя, я не могла успокоиться, все думала, что если кто возьмет, то я скажу дяде Вагану. Когда бабушка легла спать, и мне показалось, что она заснула, я тихонько встала, принесла сумку и положила под кровать. Только тогда успокоилась и заснула. Ночью проснулась и не могла заснуть, было как-то тревожно, все думала почему дядя Ваган не встретил, что-то, наверное, неладно. Рано утром пришел дядя Ваган, принес свиней, пару рыбок и говорит бабушке:
-- Вот, наловил, решил и Вам принести, пожарь, пусть девочки поедят, - а сам смотрит в мою сторону.
Я вскочила с постели, обняла его и в ухо говорю:
-- Сумка под топчаном, у двери, - а он меня поцеловал.
Бабушка оделась и взяла рыбу, вышла ее чистить, а он мне сказал:
-- За мной хвост шел, я не мог подойти к тебе.
А я ему рассказала, как от бабушки прятала сумку и спросила, что такое "хвост". Он мне объяснил, что за ним следил нехороший человек, а он не хотел, чтобы знали, что он меня знает. Сказал, что я молодчина и теперь все в порядке. Тогда я ничего не поняла, только значительно позже я узнала, что дядя Ваган был большевик.
Шло голосование около кинотеатра, недалеко от нас висели ящики (вроде почтовых), на них крупно были написаны номера 1, 2, 3, 4. Люди приходили и бросали какое-то небольшие картонки и отходили. У ящиков стояли мужчины и агитировали за свой номер. Так целый день. Дядя Ваган тоже принес нам номерки и сказал, чтобы мы пошли и бросили. Жаль, что сейчас не могу вспомнить какой номер, но именно тогда я слышала, что дядя Ваган большевик.
Так быстро прошло лето, мои ученики сдали переэкзаменовки с 20 по 25 августа. Мне платили немного, но все же я заработала на учебники и на право учения. В общем, как-то перебивались, на обед бабушка что-то готовила. Летом, по воскресеньям, я иногда ездила на трамвае на "Ортаджале". Это за городом, проезжая шайтан, - базар с пересадкой далеко, там находился мыловаренный завод, где раньше сбойщиком работал мой отец. Сторож меня знал и пускал собирать с земли упавшие фрукты. И я собирала, старалась не совсем червивые брать, и привозила домой сливы, яблоки, груши. Бабушка варила варение, да и кушали вволю, а покупать у нас не было возможности. Иногда с детьми дворника мы ходили за город на сбор съедобной травы, бабушка варила и жарила эту траву, мы ели с кислым молоком, а когда было, заливали яичками после жарки. Собирали и ягоды. В общем, перебивались. Конечно, летом было легче жить, чем зимой, когда нужно было думать и о топке. Хорошо еще, что не надо было думать о квартплате, наши - какие-то не то знакомые, бывшие заказчицы мамы, не то далекие родственники - занимали две лучшие комнаты, оплачивая и за нашу комнатушку. Правда, бабушка им тоже оказывала услуги - чинила одежду, вязала чулки, убирала общий хозяйственный балкон, лестницы, кухню, туалет безропотно. У нас на тему, кто будет убирать место общего пользования, дискуссий не было. Само собой подразумевалось, что это обязанность бабушки. Иногда они давали бабушке старую одежку, которую она перешивала руками мне или сестренке, шила из них себе фартуки. С питанием у них было не густо, но иногда они угощали бабушку обедом, а она никогда не ела, давала нам. Удивительно безропотно бабушка повиновалась своей нелегкой доле и все время трудилась, что-то делала
Одно только тревожило нас, что мы не знаем ничего о наших, почему ничего нет от них, что случилось? Шла гражданская война, Ростов переходил то к красным, то к белым, газеты писали неутешительные вести: шли бои по всей дороге от Ростова к Тифлису. Жилось невесело, но занятость не давала ничего почувствовать. Режим дня был насыщен с 6 утра до 11 ночи. Я очень любила читать, но только в трамвае, притом изредка, если оставалось время после выполнения школьных заданий, домашних поручений по воскресениям. К нам редко кто заходил, и мы в гости почти не ходили. У моего отца была единственная сестра, но у нее была сварливая свекровь, муж неприветливый. Уже взрослой я узнала, что их единственная дочь, это моя родная сестра Амалия. Она жила в полном достатке, училась в гимназии, занималась с учителем по иностранным языкам. Еще когда мама была с детьми дома, она очень любила к нам приходить и после отъезда мамы она иногда приходила с тетей и охотно играла с моей младшей сестренкой. Я была на 4 года старше ее, третьим ребенком моей мамы. Видимо, какое-то инстинктивное чувство привязывало ее к нам, а ее отец страшно не любил, что она чувствует близость. Однажды в воскресенье она была у нас, и бабушка велела проводить ее домой. Они жили кварталов за шесть от нашего дома. Я охотно проводила ее. Пришли мы к ним, когда был накрыт стол к вечернему чаю. Тетя меня посадила за стол (у них всегда был стол накрыт белой скатертью и как-то торжественно, важно ели). Я всегда с опаской сидела у них за столом, боялась что-нибудь не капнуть. У нас на столе всегда была клеёнка, и бояться было нечего. Отец за столом что-то спросил у Амалии, она ответила, употребив какое-то выражение на Карском наречии, как разговаривала моя бабушка (у них было принято говорить на литературном армянском языке, и я у них старалась говорить, как в школе, хотя дома разговаривала на карском наречии и до сих пор люблю этот мягкий говор, близкий к моему детству). Дядя рассердился, бросил ложку на стол и грубо сказал: "Опять ты была у этих неучей, что это за выражение, разве ты не знаешь, что нужно сказать так", - и повторил ту же фразу на литературном языке. Потом он сердито обратился к тете: "Сколько раз я тебе говорил не водить ее к ним, а ты оставила ее чуть ли не на целый день у них, вот теперь любуйся, опять набралась, - и с иронией повторил ту же фразу девочки.
На меня это так подействовало, что я встала со слезами и ушла. Тетя вышла за мной, успокаивала, а я сказала, что спешу домой, что бабушка велела быстро вернуться. И теперь я не могу с изумлением вспоминать этот случай. Как может учитель, выходец из простой семьи (это было явно по его матери, говорили, что она в прошлом была повивальной бабкой), продвинулся из-за своих способностей, так относиться к простонародью. Помню, тетя всегда приходила к нам с опаской и быстро уходила. Бабушка говорила, что ей нелегко живется, хоть и есть достаток в доме, но горько он ей достается, надо угождать и свекрови и мужу, а это нелегко, только ее покладистый характер позволяет смиряться с такой жизнью, такова доля женщины. Как рабыня живет, Бог не сохранил детей, а она виновница за все, упрекают.
Свободное копирование
