О душевных муках

О душевных муках

Эта история и разговор о  детских душевных  муках, поисках  истины и товарном налоге.

Когда в 1953 году умер Сталин - многие плакали. Я спросил свою маму:

  - Что съели вождя?

  - Олег, уймись, не говори глупости и не ходи сегодня в школу от греха подальше - сказала мама. Мы были похожи на заговорщиков.

Я действительно не понимал, почему в доме не говорят о моих дедушках и бабушках. И об этом не говорили и в домах моих друзей. Что-то здесь было не так. Когда просил рассказать, где мои родственники  получал ответ:

  - Отстань сейчас не до тебя,- это еще больше укрепляло сомнения и желания докопаться до истины. Я перерыл в доме все бумаги и ничего не нашел, что  проливало бы свет на моего деда со стороны отца и со стороны мамы о прадеде и прабабушке.

Я понял, что родители умышлено нам об этом не говорят и значит, есть серьезные для этого причины и перестал их допытывать. Понял - придет время, сами все расскажут.  Я уже тогда в седьмом  классе задавал себе и родителям вопрос, на который не получал внятного ответа.

  - Почему наша страна самая свободная и лучшая в мире,- как об этом постоянно слышали  от учителей, по радио, из газетных сообщений, а вокруг боятся говорить то, что думают и нет душевной искренности? Почему по дворам ходили какие-то тети и дяди от власти и пересчитывали наших курочек, поросят, кроликов, не говоря уже о корове и телочке? Почему все молчали и хмуро смотрели на происходящее? Меня это очень возмущало и я говорил маме:

  - Гоните палками этих захребетников,- они, что траву косят, воду на гору таскают?- нам и самим не хватает  вдоволь ни яичек, ни молока, ни мяса. Мы же ничего не продаем, своими руками все делаем,  а они пришли и грабят нас среди бела дня, заставляя сдавать «товарный налог»: молоко, яйца, мясо, шкуры и шкурки. Мать вздыхала и говорила:

   - Вот с государством рассчитаемся, а тогда уже себе, что останется. Я уходил к своим друзьям, у которых в домах было то же самое.  

Особенно нас возмутил случай с Мажириновыми, которых собирались судить и  оштрафовать за пять соток земли, которые они раскорчевали в овраге недалеко от дома  под картофель и о дополнительных сотках куда-то не сообщили. А кто-то  «настучал» на них и государство вознамерилось наказать семью, у которой было девять детей, чтобы другим неповадно было использовать бросовую землю по назначению?!

Я не понимал, что происходит и допытывался у матери:

   – А причем здесь - государство?

   - А государство притом, - говорила мама, что разрешает нам скотину держать, траву косить и картошку сажать, а за это мы должны натуральный налог платить, т.е. рассчитаться продуктами, поэтому они и ходят по дворам и считают  кур, поросят и другую живность. Честно говоря, для меня это объяснение было крайне неубедительно. Я своими детскими глазами на чиновников стал смотреть не как на авторитетных представителей от народа, как нам внушали в школе, а как на грабителей и воровскую власть, у которых нет ничего  святого. Они построили свой штаб на церковной земле рядом с пантеоном. В построенном здании разместился Райком КПСС, Райисполком и Райком ВЛКСМ, рядом обустроили большую площадь с трибуной, напротив  братской могилы, для организации митингов и веселых шествий.

Какой это будет жуткий сатанинский шабаш, дала свое определение моя бабушка. - Боже прости и помилуй нас, говорила она, крестясь в передний угол. Я не понимал и объяснений мамы, почему и зачем глумятся и издеваются над всеми селянами, они же соль земли русской и их труд необычайно важен и необычайно труден. Это постоянная грязь, тяжелый смрад от навоза и трудового пота и забота о своем хозяйстве в течение  всех суток. Туманно, но из пояснений мамы я понял, что наши крестьяне не вписываются в теорию марксизма - ленинизма, поэтому их всех скопом записали в потенциальных капиталистов - собственников, со всеми вытекающими из этого последствиями.

   - А кто же мы? - спрашивал я.

   - Мы рабочий класс.

   - Так почему почти весь рабочий класс занимается  и крестьянским трудом? - не унимался я.

   - Да потому что денег, которые мы зарабатываем недостаточно на прожитие. Я продолжал допытываться, но многие вопросы оставались без ответов.

   - Мы же огород сажаем фактически на бывшей свалке и там же траву рвем, а  сено косим по холмам между пеньками, куда колхоз и близко не подойдет  со своей техникой. Так за что же мы платим? Получается, что государство - это большой помещик, который грабит тех, кто пытается что-то делать своими руками? Так давайте уедем во Владивосток, там тоже есть железная дорога, много заводов и не будем держать ни какой живности. На что мама мне говорила:

   - Вас уже трое и без коровы семью не прокормить. Да и страшно, столько хороших людей пропало. Олежек, Христом Богом прошу, нигде и никому о наших спорах и разговорах не говори. Пропадем.

Как много у меня было вопросов и как зол был на то, что видел.  Улица на глазах сиротела, из школы в фазанку «вышибли» большинство моих друзей: братьев Фатеевых Виктора, Федора и Владимира, Минкина Виктора, которые  успели пройти по шесть классов, а Мажирина-«Помидора» - «ушли» в седьмом классе. Я и сам порывался бросить школу. Но ребята, особенно Федор Фатеев, говорили, чтобы выбросил эти мысли из головы:

   - У тебя голова на месте и получается хорошо учиться. Вот и учись за всех нас, и бросай курить.

   - Что ты, Федор, я во втором классе сразу бросил и пить и курить. Завязал. Мы смеялись, и жизнь налаживалась. Федор брал гармонь, растягивал меха и мы дурачились, распевая частушки, и пели про Степку  Разина. Но так, как ее душевно пел наш сосед Тахтаров вместе со своей женой у нас не получалось. Его жена, Нюра, была на две головы выше его, у них было четыре прелестных дочки. Две старшие, Надя и Нина и две младшие Люда и Люба - двойняшки и  украшение улицы. Несмотря на тяжелые времена, почти все семьи на нашей улице были многодетными и очень красивыми. По праздникам у нас в нашем доме любили собираться друзья – вагонники: Скиданы, Тахтаровы, Семенюки, Николайчуки,  которые приносили свои фирменные блюда:  вареники, пельмени, голубцы, зажаристых карасей в сметане. И как водится, хорошо выпивали и под гармонь танцевали и пели протяжные и грустные песни. У Тахтарова, когда он пел лицо от натуги становилось красным, а голос звонким его, наверное,  и в Китае было слышно. Душа праздника просила...