В сельской местности часто можно было видеть грузовик, который кидало во все стороны на ухабах бездорожья, в открытом кузове которого сидели, а чаще стояли во весь рост, держась за деревянные борта кузова, колхозницы и колхозники, которые весело разговаривали, а иногда даже пели песни.
Но это были местные, недолгие поездки.
Вспоминаю, как зимой, в мороз, к нам в охотхозяйство приезжали в военном тентованном грузовике ЗИЛ-157, военные охотники, в звании от лейтенанта до майора, которые сидели на жестких деревянных холодных скамейках, в то время как грузовик медленно, со скоростью 40 км тащился по нечищенному скользкому снежному накату.
А это 150 км от Москвы, то есть 3-4 часа езды, а иногда, если попадали в снежный занос, и больше.
Забавный шофер, по фамилии Гусь или Гузь, на слух не поймешь, который многие годы работал в центральном военном охотобществе, всегда ехал со скоростью ровно 40 км в час, какой бы ни была дорога, летом и зимой.
Догадайтесь, какой была его любимая поговорка.
Как его только ни просили ехать побыстрее – всегда напрасно.
И когда офицеры выпрыгивали из кузова и некоторое время приплясывали, разминая затекшие и замерзшие ноги и, похлопывая рукавицами, потирали румяные щеки и снимали ледышки с усов, то первое, что они просили у хозяйки, поскорее поставить знаменитый двухведерный самовар (а приезжали коллективы по 25-30 человек), который на самом деле был уже давно готов, и тетка немедленно наливала в стаканы кипяток, который они тут-же быстро выпивали, не боясь обжечь голодные желудки, и просили еще и еще.
Я и сам, мальчишкой, охотно ездил в открытом кузове зимой, плотно завернувшись в тулуп и прижавшись спиной к кабине, где меньше дуло. Зато как взрослый!
Сейчас вы были бы потрясены тем неуважением, которое проявляли шофера по отношению к пешеходам во все времена до начала 2000-ных!
Пешеходы зачастую просто выскакивали из-под колес!
Причем это было нормой, и люди даже не обижались.
Часто шофер грузовика, приближаясь к зазевавшемуся пешеходу, еще и сигналил изо всех сил, что здорово пугало человека.
О преимуществе пешехода на переходе никто даже и не слышал!
Кстати, сигналили тогда постоянно.
Я предполагаю, это делали потому, что машины были очень неповоротливыми, а тормоза не очень эффективными.
Мы-дети очень уважали грузовики.
Грузовик – это мощь, это рев, это клубы дыма – ну как это могло не вызывать восторга у детей!
Большинство моих поездок в детстве – на грузовиках.
Как я гордился, сидя в высокой кабине и глядя сверху на дядь и теть, на которых я обычно смотрел снизу.
В кабине стоял гул и скрежет, и это тоже восхищало своей мощью.
Шофера обычно напряженно вглядывались в дорогу, чтобы не пропустить яму или камень – поломка рессоры грозила тяжелым ремонтом на обочине дороги.
Крутил баранку шофер обеими руками, наклонившись вперед и широко раскинув локти, иногда при резком развороте ударяя меня в плечо (меня обычно сажали в середину между шофером и отцом.)
Шофера, как правило, были люди молчаливые, сосредоточенные. Отвечали односложно. Говоруны попадались редко.
Говорил в основном отец.
Как только мы отъезжали, он, откинувшись назад и закуривая неизменную папиросу Беломорканал, с удовольствием глядел по сторонам, на дорогу, на уверенные действия шофера, успокаивался после хлопот с погрузкой и начинал свой рассказ.
Это были преимущественно рассказы о его путешествиях во время работы в экспедициях.
Эти воспоминания доставляли ему видимое удовольствие.
Да и было чем гордиться.
Рассказывал он прекрасно, и я в десятый раз с восторгом слушал очередное повествование о перипетиях и трудностях путешествий по Большим Васюганским бесконечным болотам (Васюганские болота — самое большое болото в мире с площадью около 55 тыс. кв. км), где невозможно было найти сухое место, чтобы поставить палатку и развести костер; по Барабинским степям, где всегда дули сильные ветра с черной пылью; по пустыням Каракумов и Кызылкумов, где в палатку лезли скорпионы и змеи; о грандиозных охотах на гусей на Ямале или на Таймыре; о переправах рек в Сибири.
Конечно, какой шофер мог похвастаться таким обилием жизненных впечатлений.
А иногда, бывало, отец задумывался, мрачнел и тихим голосом рассказывал это: "Вот, помню, летим мы на Дальнем Севере, зима, морозище, выбираем место где-бы приземлиться.
Самолетик маленький, "кукурузник" АН-2, на лыжах.
Летим, летим вдоль заснеженной дороги, а вдоль нее штабеля дров по обеим сторонам тянутся километр за километром.
Снижаемся еще ниже - и вдруг ясно видим, ба, да это штабеля трупов.
Километр за километром!
А дело в том, что зимой ямы копать тяжело, так их, заключенных, до весны складывали вдоль дорог, чтобы весной вывезти и закопать где-нибудь.
Потом отец вздыхал тяжело и говорил всегда одно и то же: "Да, страшное было время. Вечером спать ложишься и думаешь, а вдруг ночью за мной придут."
Сюда же уместно будет добавить "смешную" реакцию моей доброй бабушки на мои детские неприятности. Когда мне случалось что-то натворить, например, разбить мячом стекло у соседей, то бабушка меня всегда успокаивала такими словами: Но ведь тебя за это не посадят? То есть страх перед сталинскими репрессиями сидел в душах людей еще много лет после смерти Сталина.
Свободное копирование
