Светлой памяти моего любимого отца посвящаю
1. Детство.
Дома, как и люди, живут своей жизнью: рождаются, взрослеют, стареют и умирают.
Мне довелось пережить свой дом. А родился он, когда женился мой дедушка. Об этом сообщают документы, которые столько раз попадались мне на глаза среди других бумаг в зеленом сундучке из жести. «Петр Леонтьевич Тарасов выделяет участок для постройки дома Попову Тимофею Марковичу…».
Большой, высокий дом Тарасовых с каменным низом, деревянным верхом и четырехскатной шатровой крышей стоит рядом с нашим домом на углу квартала. Петр Леонтьевич Тарасов был арендатором, брал в аренду земли, занимался их обработкой. Попов Тимофей Маркович, мой дедушка, жил на квартире в этом доме после службы в армии. Уходил на службу он из села, был сиротой, назад в село не вернулся, не к кому. Тимофей женился на дочери хозяина Зинаиде, моей бабушке, отстроил дом на выделенном участке, жил рядом с родителями жены. Кроме Зинаиды у Петра был сын Александр, который женился на Шуре, девушке также из села, но достаточно грамотной, образованной по тем временам. Именно она жила одна в большом, угловом доме в период моего раннего детства.
Тимофей отличался очень вспыльчивым характером. Выметет, бывало дочиста двор, сядет отдохнуть, и вдруг курица нагадит прямо возле его ног. Не сдержится, стукнет ее ручкой метлы и идет с виноватым видом к жене:
- Зина, здесь вот курица… Свари из нее суп хотя бы.
- Опять! Ну что же ты, Тимофей, у нас скоро совсем кур не останется!
На родительские собрания к детям он не ходил:
- Зина, ты лучше сама, а то ведь я пришибить могу.
Работал он контролером на железной дороге, периодически уезжал в рейсы. Зина занималась домашним хозяйством, хорошо шила, могла шить на заказ. У них умерли один за другим пятеро детей, причем двое за одну неделю. Умерла от дизентерии пятилетняя девочка, а семилетний ее брат очень плакал:
- Как же мы без нее теперь будем?
Похоронили ее. Тимофей уехал в рейс. Приезжает, а в доме еще гроб стоит, умер и этот мальчик. Бабки обступили, стали утешать:
- Бог тебя любит, детей к себе забирает
Он собрал все иконы, разрубил в мелкие щепки:
- Пусть бог меня не любит, пусть дети живут!
Мой отец Павел и его сестра Нина появились уже после этого, когда Тимофей и Зина были уже в достаточно зрелом возрасте. Икон в нашем доме не было, в церковь бабушка не ходила, и я никогда не слышала, чтобы она молилась.
Фотографии дедушки и бабушки 1912 года попались мне в альбомах отца уже после его смерти. Зинаида там молодая, в нарядном платье, с высокой прической, на шее цепочка, на руке браслет, тонкие, красивые пальцы. Тимофей бравый, с густыми волосами, лихими усиками. Действительно похож на Горького, как говорила мне тетя Нина. Деда я никогда не видела, а бабушку помню в скромной одежде, с гладко зачесанными волосами, стеснительно прикрывающую при улыбке рот, скрывая недостающие зубы. Она о своей семье нам ничего никогда не рассказывала, но все многочисленные родственники, появлявшиеся в нашем доме, был по ее линии. Читать она не умела, а от деда осталась обширная библиотека, множество книг, журналов, газет – несколько объемных деревянных сундуков на чердаках дома и сарая и в темном чулане нижнего этажа дома. В этих же сундуках попадались тетради, блокноты и разлинованные конторские книги в картонных обложках, заполненные красивым почерком черными чернилами с нажимом и волосяными линиями (нас еще учили так писать в школе ручками с железными перьями). Дедушка переписывал песни, вел дневники и даже записывал письма, отправленные и полученные им. Эта страсть к бумагомаранию в какой-то степени передалась моему отцу, Славе и мне. А тетя Нина любила рассказывать «истории». «Историй» она знала множество про разных людей и почти на каждый случай, о котором заходила речь в разговоре, у нее находилась своя «история». Моя мать злилась на нее за это, говорила, что она все время врет, та отвечала: «Я не вру, я фантазирую».
Дедушка умер в самом начале войны, когда моему отцу было семнадцать лет, а тете Нине и того меньше. Отец бросил девятый класс школы, устроился на работу. А, как только позволил возраст, отец пошел добровольцем на войну. На передовую, правда, не попал, учился в артиллерийском училище, потом воевал на Втором украинском фронте, они прошли победным маршем по Польше, Чехословакии, Манчжурии, Венгрии. Мальчишки упивались победой, в одном из домов рояль в окошко выбросили, где-то умывались шампанским. Лицом к лицу с врагом сталкиваться отцу не довелось, работали с приборами, стреляли издалека. После войны дослуживал в Томске, там и познакомился с моей матерью Евдокией. А ее из села Кривошеино Томской области забрали в город на обязательные работы. В бригаде таких же сельских девчат она таскала батареи центрального отопления, помогала сантехникам. Солдатики прибегали к ним в увольнение, Павел оказался самым хозяйственным из них: и дрова поможет наколоть, и снег уберёт. Дуся танцевала очень легко, летала, как перышко. Станцевать с ней хотели многие, но Павел никого не подпускал. Срок службы подходил к концу, нужно было возвращаться домой, а Дуся ждала ребенка. Можно и бросить, конечно, не жена, не расписаны, многие так и делали, отец не смог. Повез ее к себе, не сообщив ничего матери. Добирались долго, как придется, любым попутным транспортом. Приехали. Мать посмотрела на сноху, черную от паровозной гари с большим животом, заплакала и ушла. В доме ничего нет, книги Тимофея пришлось продавать, чтобы как-то прокормиться, а тут еще и ребенок. Евдокия же на всю жизнь сохранила обиду за неласковую встречу. И золовку невзлюбила с первых же дней. Родился у них сначала Слава, мой брат. Ну а меня совсем не хотели, но аборты тогда официально не разрешали, о средствах предохранения даже не слышали, опыта никакого не было, вот я и появилась через два года после брата.
Свободное копирование
