Между тем нечувствительно кончился май и настал июнь месяц, которого в самом начале, а именно 3-го числа и обрадован я был благополучным разрешением жены моей от бремени. Всемогущему угодно было одарить меня и в сей раз не сыном, а еще дочерью, но я столько же ей рад был, как и сыну. Мы назвали ее Ольгою и тотчас, по обыкновению, известили о том всех наших родных и приятелей.
Радостное сие происшествие доставило нам тем более удовольствия, что не только наши родные из-за Оки-реки, но и все тутошние соседи не успели узнать о том, как по любви своей к нам и сами собою начали приезжать к жене моей на родины, с обыкновенными своими поздравлениями. Итак, начались у нас с ними опять ежедневные почти свидания, пиры и празднествы. Но никто нас в сем случае так не одолжила, как помянутая уже прежде мною госпожа генеральша Олицова. Она приехала почти первая к нам с поздравлением и удивила нас своим неожидаемым приездом, поелику мы к ней из почтения никак и не посылали с обыкновенным извещением. Причиною тому было то, что она почитала себя мне крайне обязанною за одну услугу, оказанную ей мною при одном нужном случае; а именно, за несколько до того времени и прежде еще приезда нашего лекаря, случилось ей вдруг и жестоко занемочь, и как лекаря нигде и никакого вблизи не находилось, а в Москву посылать было далеко и не терпело время, а слух о ботаническом моем знании и успешных лечениях повсюду распространился, то она, наслышавшись обо всем том, велела скакать ко мне скорей человеку и умоляла меня Христом и Богом, чтоб я к ней приехал и посмотрел, не могу ли я чем пособить ей.
Для меня было сие сущею неожидаемостью и первым еще случаем сего рода. Был я еще тогда весьма худым знатоком и вспомогателем, и потому не знал, что делать, и ехать ли к ней или отказаться. Но как, по счастию, в письме написанном ко мне, по ее приказанию, описана была в подробности ее болезнь, и я, схватив свою Семиотику, мог по ней скоро добраться и наверное почти заключить, какого рода была ее болезнь, а потом справясь с другими книгами о том, что и чти в таких случаях помогает, и узнав, что нужные к тому и травы и коренья у меня в заготовления находились, то из единого человеколюбия, и наудачу снабдив себя всем к тому потребным, в тот же час, запрегши карету, к ней и полетел. Я нашел ее лежащею в постели и стенящую от боли в правом боку; и не могу изобразить, как много обрадована она была скорым моим приездом, и как много благодарила меня за то. Но удовольствие ее сделалось еще несравненно больше, когда, против всякого чаяния, посчастливилось мне кое-какими припарками и декоктами не только облегчить чувствуемую ею почто нестерпимую боль, но в самое короткое время восстановить до того ее здоровье, что она, сидючи уже в постели и не чувствуя никакой боли, отпустила меня от себя отъезжающего, говоря, что я обязал ее тем наичувствительнейшим образом. А сие-то самое и побудило тогда ее прежде всех к нам приехать. Не успели все тутошние наши соседи и ближние наши родные из-за реки у нас перебывать, как приехала наконец и тетка Матрена Васильевна, бывшая до того всех моих детей восприемницею от купели; и тогда не стали мы уже долее медлить, но окрестили сию девчонку. И как прежнего моего кума и друга, г-на Полонского, не случилось тогда быть в деревне, то воз имели мы прибежище к приятелю нашему, Василию Федоровичу Шушерину и просили его быть дочери моей отцом крестным, от чего он, по любви своей и дружбе к нам, и не отказался. Крестины сии отправили мы почти запросто, ибо неимение в доме моем просторной и такой комнаты, где бы можно было накормить всех наших тамошних соседей, воспрепятствовало нам пригласить их всех к сему празднеству. Не успело оно кончиться, и все приезжавшие к нам, по сему случаю, гости разъехаться, как обрадован я был опять получением толстого пакета из Экономического Общества. Прислана была от оного в сей раз XXV-я часть "Трудов" его, но по переменившемуся у них уставу уже без переплета. Г-н Нартов, при посылке оного, не преминул опять удостоить меня своим и прямо дружеским писанием. В оном, побуждая меня опять всячески к частой с собою переписке, уведомлял меня, что присланное от меня продолжение сочинения моего "О хмелеводстве" отдано, по обыкновению, в комитет для рассмотрения, а потом сообщал мне замечания свои о некоторых пьесах, находившихся в сей части; выхвалял усердие г-на Рычкова, за изобретение способа употреблять говяжьи и бараньи кожи в пищу; также иностранного изобретателя способа сушения поваренных трав, говоря, что пьеса его о том принята во всей Европе между знатоками с великою похвалою, и он получил за сие от многих государей золотые медали, хотя в самом деле обе сии выхваляемые им выдумки ничего почти не значили, и ничего из них впоследствии времени не вышло, и они совсем позабыты. За сим превозносил он похвалами г-на пастора Шпраха, приобретшего себе бессмертную похвалу за нововыдуманное им особого рода пчеловодство, сказывая при том, что для обучения оному по именному указу отправлены были к нему от Экономического Общества два студента, кои совершенно тому научились и к нам с желаемым плодом возвратятся. Сия выдумка и пьеса о том действительно заслуживала особое внимание; но к несчастию не произвело и оно никакой пользы, и пчеловодство осталось у нас в таком же состоянии, в каком до того было. Да и действительно вся сия славная выдумка была более любопытна, нежели удобопроизводима. Наконец уведомлял меня, что Общество наше заслужило стараниями своими славу во всем ученом свете, и что употребляет оно все, что может к поспешествованию общей пользе и что остается только господам дворянам подражать им, и надлежащим образом соответствовать и выбирать из сообщаемых новых открытий для себя угодное; но, к крайнему сожалению, видит Общество мало к тому охотников; что присылают к ним очень редкие опыты, а верных и лучших корреспондентов только трое, а именно: я, г-н Рычков и г-н Олешев, и что государство у нас пространное, а знатоков и охотников мало; и потом убеждал он меня просьбою продолжать мои труды и сочинения и быть всегда примером прочим, и тем заключил свое писание.
Прочитав сие, подумал и сказал я сам себе: "Ах! государи, государи мои, не так вы все свое дело начали, не так расположили, не так его производите, и не употребляете сами никаких существительных побудительных средств к доставлению вам со всех сторон нужных открытий и замечании, и к поощрению дворян уважать ваше Общество и трудиться для пользы отечества! Что могут сделать и произвесть ваши раздаваемые и обещаваемые медали, когда они, не доставляя никому ни малейшей чести и отличия, становятся чрез то ничего незначащими. А что всего хуже, когда обо всем том, и обо всех ваших трудах, и стараниях знает только разве стотысячная часть из обитателей России, а множайшие об вас и обо всем и не слыхивали, или по крайней мере на имеют и понятия малейшего! Не так-то бы всему быть надлежало!.... и что могу один я произвесть, когда и мои замечания и писания читают только очень-очень немногие. Трудиться бы и впредь я хотя б и готов был, но было бы на что и за что, а не совсем по-пустому!... Кажется, и до сего трудов моих и усердия к пользе общественной было весьма уже довольно, но что я видел? и получил ли за все то хотя малейшую какую награду. Не от вас, а от правительства, и не вам собственно, а ему бы чрез вас надлежало меня чем-нибудь повеселить и поострить чем-нибудь существеннейшим, нежели ваши медали, к продолжению трудов моих".
Сим и подобным сему образом помышляя, и сам с собою говоря, действительно ощущал я в себе очень мало поощрения к дальнейшим подвигам по сему предмету, а особливо напоминая, что множество других сущих негодяев и не пользу, а сущий вред государству производящих людей от правительства почестьми, и всякого рода другими выгодами, ни за что ни про что, награждаются, а подобные мне оставляются без всякого призора и в неуважении совершенном.