В 1951 году Алимжан получил диплом ветеринарного врача, но в Нукус, где жили его родные, нас с ним не пустили. Нукус тогда был секретным городом . Не пустили, наверное, из-за меня, потому что в КГБ знали, что я бывала за границей. Отца направили работать в село Солдатское под Ташкентом. Там же родился ты и Витя. Когда студенты, земляки и родственники, которые учились в Ташкенте, приезжали к нему в Солдатское, он устраивал для них пир, поил домашним вином, давал деньги.
Магжан-ага умер в начале 50-х годов. По ночам я иногда просыпалась от того, что Алимжан сидел за столом, плакал и выл от тоски по брату.
Когда я лежала в больнице после операции аппендицита и была беременна тобою, умер Сталин. Все больные, санитарки, врачи плакали. Когда Алимжан пришёл, я бросилась к нему, плакала и причитала: «Кого мы потеряли, умер Сталин!». Он тихо сказал мне: «Будь он проклят! Я думал – что-то с ребёнком случилось».
В 1957 году Алимжан заболел, после того как выезжал на мотоцикле в дождь и снег на фермы (в районе была эпидемия скота.) Сначала лечился дома, потом в ТашМИ, где и умер».
Спустя почти двадцать лет после погребения отца в с. Солдатском я поехал с Сергеем Макариком, другом по интернату, искать могилу отца. Решение найти её пришло внезапно, после пьяных слёз о сиротской моей безотцовщине. Ехали более двух часов на мотоцикле Сергея. Дождь в лицо, промокли, продрогли. Нашли кладбище на холме, разделённом ложбинами на казахское, татарское и корейское. Под проливным дождём, по колено в мокрой траве, рыжей от осени, искали могилу. Не нашли. Постояли между металлическими оградами, вокруг – надписи на чьих-то могилах. Макарик сказал, что и мы все когда-нибудь умрём. И вскоре погиб в драке, в которой вступился за своего брата.
Наверное, посещения кладбищ необходимы и для поминовения усопших близких, и для того, чтобы слышать о неизбежности смерти не в случайном шепотке ветра времени, а в его рёве его иерихонской трубы.
Мой старший друг и коллега по Нукусскому музею Алексей Квон как-то ласково посмеялся над моим, как он считал, напускным «сиротством» и сказал: «Ты жалеешь себя как сироту, хотя сам уже давно отец. Мужик, который стал отцом, не может считать себя сиротой».
Арслан до моих поисков несколько раз пытался найти могилу отца, копался в архивах, советовался со стариками и смотрителями кладбища в Солдатском. Старики указали на три заброшенные могилы и отметили одну из них, с ржавой, покосившейся оградой из полосового металла 50-х годов. На этой могиле Арслан и поставил памятник, на том самом склоне холма, где гонялся с детьми за змеёй, пока отца опускали в могилу. Рассказал о поставленном памятнике маме и мне. Поплакали. Так и не знаем до сих пор – отца ли это могила? Наверное, надо было ставить памятник в любом месте холма, а не над неизвестной могилой. Утешает надежда только на то, что может быть, памятник все-таки стоит над отцом. (Недавно мне приснился сон, что мы наши всё же могилу отца, открыли её, мама развязала бинты савана, а отец лежит как будто только что умер).
Как схожи бывают судьбы предков и потомков! Ведь и мать, и отец так и не узнали, где погребены их родители. И наш отец, когда у него родились мы, хоть и не ездил уже в поисках своего отца, но по ночам писал запросы в разные организации, чтобы те сообщили, где и как погиб его отец, и где он похоронен. Недавно Иля прислала копию справки из прокуратуры Казахстана, где сообщается, что наш дед умер в лазарете Бурминского отделения Карлага, где и захоронен в неизвестной общей могиле.
