Евангелие, однако, не просто свод нравственных предписаний. Евангелие, как хорошо говорил об этом Митрополит Александр Введенский, — это жизнь. И Христос знает, что практически, когда человек хочет подвига, у него на дороге стоят родители, стоит жена, стоят дети.
В своей книге «Строматы» я говорил об этом. В этой книге я приводил примеры протоиереев и иереев, которые, ссылаясь на своих жен, на семью, шли на ужасные сделки с совестью, предавали людей, — и все мотивировалось одним: «Мы любим и жалеем наших жен, наших детей!»
И вот, как бы полемизируя с ними, Христос восклицает: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а также и души своей, не может быть Моим учеником» (Лк.14:26).
«Возненавидит» в том смысле, что Бога, что Истину, что Евангелие надо любить больше всего. И для Истины не щадить ни жизни, ни родных.
Древние греки эту мысль облекли в следующий афоризм:
«Платона мы любим, но Истину мы любим еще больше».
Это жизнь. Ибо если бы все люди любили своих родителей, жен, детей больше Христа, больше Истины, то христианство иссякло бы уже в конце первого века, после первых же гонений на христиан. Мало того. Невозможны бы были вообще никакие революции, никакая борьба за правду нигде и никогда. И даже столь любимый отцом Сергием Эйнштейн должен был бы сидеть в Германии и славословить Гитлера (ради своей жены и детей).
Дальше возражения отца Сергия становятся еще более странными. Чем дальше в лес, тем больше дров. «Учитель проповедовал близость конца мира — и ничего, ничего не сказал о задачах культурного и социального творчества, „строительства“ человека на этой земле» (стр. 104).
Если бы я не знал, что отец Сергий священник, если бы я не знал и его лично, то, прочтя эти строки, я мог бы предположить только одно: что он просто никогда не читал Евангелия.
Не желая повторять то, что говорилось нами по этому поводу уже много раз, мы приведем здесь отрывок из нашей книги «Строматы», изданной издательством «Посев» во Франкфурте-на-Майне в 1972 году.
«…Господь называет свое учение Евангелием Царствия. Следовательно, идея Царствия Божия — это центральная идея в Евангелии и во всем христианстве. Царствие Божие вовне мира, в неземных условиях, в Церкви, торжествующей на небесах, — которого достигнут христиане после окончания этой жизни. Но Царствие Божие не только там, — оно здесь, оно должно прийти на землю, — и христиане ежедневно молятся: „Да приидет Царствие Твое“. Царствие Божие в душах людей — внутри нас. Оно, однако, и вне людей, оно создается и во внешних условиях, в социальной жизни, в обществе; в этом смысл притч Спасителя, в которых Царствие Божие сравнивается с семенем, из него вырастает дерево; с закваской, которая квасит тесто; с неводом, который закидывает рыбак в море. Ибо Царствие Божие — семена его всюду — в искусстве, в науке, в политике, в самой гуще жизни, и от людей зависит приблизить его торжество на земле» (А. Краснов, «Строматы». Изд. «Посев», Франкфурт-на-Майне, 1972, стр. 61–62).
Далее: «Личное богатство осуждено, но как же было не осудить рабство? Но в Евангелиях оно упоминается как явление нормальное, едва ли не должное» (стр. 109).
Что здесь сказать? Скажу следующее: «Помните, отец Сергий, как вы ко мне пришли в мою утлую лачужку в Ново-Кузьминках, в которой было всего 11 метров, и как мы с вами топили печь, которая через 2 часа остывала, и мы с вами набрасывали на себя все что только могли, чтобы согреться? Помните, конечно.
Ведь в таком же точно положении были и вы в вашем утлом домишке в Любатове, на окраине Пскова.
Как вы думаете, очень было бы уместно, если бы в это время мы стали уговаривать друг друга, что не надо иметь дворцов, банков и что следует миллионы рублей раздать нищим? Вероятно, если бы кто-то нас подслушал, решил бы, что мы сумасшедшие; у людей дров нет, а они говорят о дворцах и о миллионах. Но ведь точно в таком же положении был и Христос. Начать с того, что после Вавилонского пленения у евреев вообще не было рабства (рабом мог быть только иноплеменник), а после того, как сами евреи превратились в покоренный народ, у них не могло быть завоеванных иноплеменников.
Исключения, разумеется, представляли лишь особо богатые и знатные евреи (первосвященник или придворные), но и у них количество рабов могло исчисляться лишь единицами (где же они их взяли бы во множестве?). Но этих богачей Христос и в глаза не видел. Он проповедовал среди бедных евреев, рыбаков, обездоленных, несчастных обитателей лачуг и лачужек; разве что мытарь (сборщик податей) мог ему попасться на пути. Но и он (мелкий чиновник, фининспектор, сбиравший подати с бедноты) никаких рабов, конечно, иметь не мог. Вполне естественно, что говорить о греховности рабства здесь не имело никакого смысла. В своих притчах Христос часто пользуется примерами, взятыми из рабовладельческого быта, точно так же, как мы часто пользуемся примерами, взятыми из быта дворцов, аристократических особняков, приводим примеры из романов И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого и т. д. Из этого же не следует, что мы имеем ко всему этому хоть малейшее отношение. Эти примеры носят чисто литературный характер. А о богатстве и его греховности говорить имело смысл, ибо именно в это время евреи превращаются в народ купцов и торговцев. Фарисеи и саддукеи рабовладельцами не были, но были торгашами, причем страсть к наживе, к торговле все более и более овладевала народом; она гнала евреев прочь от родины, в чужие, далекие страны, — и это было причиной того бедственного положения, в котором очутился впоследствии еврейский народ, окруженный ненавистью остальных народов. Поэтому Христос и ополчился против богатства, против всякого богатства, — а рабовладение, разумеется, является одним из главных признаков богатства.
„У нищих прислуг не бывает“, — гласит русская поговорка.
Тем более рабов. Какие уж рабы у человека, у которого только одна одежда (та, что на нем) и кусок хлеба — и только на сегодняшний день. А таковы были истинные христиане».
