Был в Кодине доктор Анатолий Силыч Христенко. Типичный хохол. Сын старого фельдфебеля. Толстый, тяжеловатый, добродушный. Кто мог подумать, что он обладатель одной из самых трагических биографий из всех, которые я знал.
Анатолий Силыч в дореволюционное время учился на фельдшерских курсах. Одним из его товарищей, закадычным его другом был веселый курчавый украинский парубок Любченко. Вместе выпивали, вместе бегали за девчонками, вместе готовились к экзаменам.
А через пятнадцать лет, в начале 30-х годов, оба парубка сделали карьеру. Анатолий Силыч окончил Медицинский институт и стал хирургом, главврачом в одной из больниц Одесской области. А Любченко стал Председателем Совнаркома Украинской ССР, членом ЦК ВКП(б), депутатом Верховного Совета — словом, важным сановником. Но старого приятеля не забывал. Тот часто ездил к нему в Киев в гости.
Об этом знали. Когда какое-нибудь осложнение — сразу к Христенко, он друг премьер-министра, поможет.
Но вот наступает 1937 год. И в газетах появляется краткое сообщение: «Член ЦК ВКП(б), председатель Совета Народных Комиссаров Украинской ССР Любченко, запутавшись в своих связях с контрреволюционными троцкистско-бухаринскими террористами и очевидно опасаясь разоблачения, покончил жизнь самоубийством».
А через три дня был арестован Анатолий Силыч. Восемь месяцев в НКВД. В тогдашнем НКВД. Нечеловеческие пытки. Десять лет лагерей. Каргопольлаг.
Первое время изредка переписывался с женой и дочерью. Затем крах. Война. Оккупация Украины. Связь с внешним миром порвана.
Работает врачом. Только поэтому пережил ежовщину и войну.
Врачи все-таки были в привилегированном положении.
В 1946 году происходит следующее. Убили беглеца. Анатолий Силыч должен дать заключение о том, что беглец был убит, убегая от погони. Но нет, он пишет акт, в котором констатируется ожог: беглец был убит в упор и не в затылок, а в лоб. Оперуполномоченный его долго уламывает. Но веселый, добродушный украинец остается непреклонным, на все уговоры ответ: «Нет, нет, нет». И в заключение угроза «кума»: «Ну, подожди. Раскаешься!»
Угроза осуществилась через год. Пришла пора Анатолию Силычу освобождаться. Освободился, все честь честью. Но поезд на глухом полустанке останавливается только один раз в сутки, в 4 часа дня. Переночевал у друга. На другой день пошел к поезду, взял билет. Перед самой посадкой на поезд, на перроне, к нему подошли, задержали. Арест. Новое следствие. Ему инкриминируется статья 58–10 — агитация против советской власти.
«Агитация» выразилась в том, что однажды, сидя в парикмахерской, когда громкоговоритель хрипел и издавал какие-то нечленораздельные звуки, он сказал, что немецкие радиоприемники — хорошие. Восхваление капиталистической техники. Снова десять лет. И привезли его в Кодино.
Жизнь пройдена. Впереди пустота. Полная безнадежность. Но судьба подарила старику в дни заката последнюю радость. Попала к нему в стационар Шурочка — девушка из Мурманска, девятнадцати лет. Когда в Мурманске были английские офицеры, она увлеклась одним из них, — начался несложный роман девчонки с иностранцем. Пока офицер находился в Мурманске, все было хорошо. Но он уехал. И Шурочку тотчас арестовали. Инкриминировали гнусную статью: за проституцию. И пять лет лагерей.
Привезли в Обозерку. Она заболела. И старик влюбился в нее без памяти. Шурочка тоже его любила. У нее, видимо, было к нему смешанное чувство, как к отцу и как к мужу.
Вскоре она освободилась. Осталась в Кодино. Анатолий Силыч виделся с ней урывками.
Помню, однажды приходит Силыч в лабораторию, говорит Катюше, вольной лаборантке: «Передайте Шурочке», — и дает ей дамские туфли, купленные на последние арестантские гроши, скопленные с огромным трудом. Катюша, по-женски:
«Спасибо, доктор, передам. А между прочим, Шурочка была вчера у нас в доме, в соседней квартире».
«Она, верно, заходила к подруге».
«Да, к подруге. Но подруга дома не ночевала, была на дежурстве. Ночевала Шурочка. Всю ночь мне не давали спать. Все время какие-то стоны, поцелуи, чей-то мужской голос».
Старик молча выходит. Появляется через десять минут. «Дайте мне туфли».
«Зачем, доктор?»
«Я хочу их изрезать ножницами».
«Ах, что вы, что вы, доктор!..»
И с необыкновенной готовностью протягиваются туфли.
Силыч лезет в карман, вынимает две шоколадные конфеты, принесенные из ларька, кладет их в туфли и протягивает туфли Кате:
«Передайте!»
«А, вот как вы, доктор, вот как…» — говорит Катя, позеленев от злости.
«Да, так. Какие претензии я могу предъявить этому ребенку?
Я могу быть ей лишь благодарен за то, что она хоть немного скрасила мой закат».
И ведь неплохая была женщина Катя. И сама имела много романтических приключений. Но что поделаешь, женщина.
Проходит недели три после этого инцидента. Рано утром я, по обыкновению, измеряю температуру. Силыч в качестве врача в 5 часов утра пошел в столовую проверять качество пищи.
Вдруг в 6 часов он входит в перевязочную, говорит:
«Скажите, пожалуйста, где здесь моя комната?»
Я выпучиваю глаза. Комната его рядом с перевязочной.
«Что с вами, Анатолий Силыч?»
«Не знаю, не могу найти свою комнату».
Беру его под руку, отвожу в его комнату. Усаживаю. Вижу: что-то с ним неладное. Лицо красное, одутловатое, глаза бессмысленные. Дышит тяжело.
Бегу за вольными врачами. Они собрались на комиссию. С Силычем оставляю санитара.
Приходят врачи, констатируют парез. Это инфаркт в слабой степени. Укладываем Силыча в кровать. Пичкаем лекарствами, делаем уколы.
Проходит два дня. Санитар мне говорит:
«Мануилыч! За зоной в окне стоит Шурочка, спрашивает о здоровье Силыча. Пойдите, поговорите с ней».
Иду. Рядом с лагерем пятиэтажный дом. Туда-то на последний этаж и забралась Шурочка и смотрит в лагерь. Кричу ей о здоровье Силыча несколько слов. А потом возвращаюсь в стационар. Говорю:
«Ну, Силыч, говорил сейчас с вашей Шурочкой».
«Как, где?»
«Да она стоит сейчас на лестнице соседнего дома».
Что тут сделалось с Силычем! Вскочил, как мальчик, побежал в одном белье. Санитар за ним с халатом. На ходу надевая халат, добежал до запретки, увидел Шурочку, машет ей рукой, кричит.
Караульный на вышке начал стрелять вверх. Шурочка удалилась.
Исстари принято смеяться над старческой влюбленностью. Влюбленный старик — это излюбленный персонаж всех на свете опереток. И только Голсуорси в своей «Саге о Форсайтах» создал поэму о старческой любви. Как он прав!
После пареза Силыч лишь числился врачом. Работать не мог. И в это время — новая неожиданность. Он разыскал свою пропавшую дочь. Было это так.
Один из наших врачей, заключенный, попал на дальний этап, куда-то в Якутию. Там встретил в лагере заключенную — Веру Анатольевну Христенко. Он спрашивает:
«Ваш отец врач?»
«Да».
«Знаете ли вы, где он?»
«Нет».
Оказалось, что дочь после оккупации города немецкими войсками была переводчицей у немцев. После возвращения советских войск была арестована, получила 25 лет лагерей за «измену родине». Мать потерялась еще при оккупации города немцами.
Узнав это, соорудили общими силами дочери передачу. Шурочка ей отослала. В дальнейшем вся переписка шла через Шурочку. Переписка между лагерниками была воспрещена.
Между тем Силыч написал жалобу. Начались времена более либеральные, после смерти Сталина кое-кого освобождали.
Летом 1953 года меня угнали в другой лагерь (об этом речь впереди). Уезжая, тепло простился с Силычем, обнялись и поцеловались. Он мне сказал: «Желаю вам того, что вы сами себе хотите». Должен сказать, что пожелание это исполнилось.
А дальнейшая судьба Силыча такова. Целые дни, с утра до вечера, сидел он у окна своей каморки и смотрел вдаль, ожидая, что придет постановление о его реабилитации.
Весной 1954 года ему разрешили под каким-то предлогом сходить за зону. Он навестил Шурочку. Пришел домой. Ночью, во сне, умер. А наутро пришла реабилитация.
Хоронили его как вольного. Долгое время Шурочка, вышедшая замуж и переехавшая в Мурманск, каждый год летом приезжала к нему на могилу.
Такова сентиментальная повесть, рожденная самой жизнью.
Свободное копирование
