Под стать Шестопалову — его главный помощник, заведующий учебной частью Борис Ильич Стражевский. Этот покультурнее и поумнее. Бывший журналист, видимо, споткнувшийся на чем-то, принявшийся за педагогическое ремесло — преподавал географию. Про свою былую деятельность рассказывал, как он писал в «Известиях», прибавлял: «Иной раз после моих статей в редакцию звонил Феликс Эдмундович, спрашивал о происшедшем для принятия мер». (Считал это для себя особой честью.)
Будучи беспартийным и в чем-то, видимо, проштрафившийся, он показывал себя патриотом из патриотов. Помню, как однажды сказал: «Вам, учителям литературы, надо теперь переучиваться: мы поднялись на новый, высший этап».
Это были годы борьбы с «космополитизмом», когда из школьных программ были вычеркнуты и Шекспир, и Мольер, и Байрон, но были внесены «сталинские лауреаты». Бабаевский и Первенцев вместо Шекспира — это был достойный символ эпохи.
Ученики. Не любил я их. Сынки своих папаш, карьеристы-чиновники уже на школьной скамье. Раскатывали на автомобилях. На учителишек (в дешевых мятых костюмах) посматривали с презрением.
Исключение составлял «мой» десятый «А» класс, где я был классным руководителем. Здесь было много симпатичных парней, с которыми у меня был контакт. По своему характеру, вспыльчивому и несдержанному, конечно, часто срывался и раздражался. В десятом «А» это сходило. В конце года ребята выпустили альбом, где каждому был посвящен стишок. Кончался альбом моей фотографией, под которой был стих, сочиненный одним парнишкой, внуком известного литературоведа:
Колотит рукою он по столу, как будто это жена.
На двадцать четыре апостола только один сатана.
Хуже обстояло дело в параллельном классе, где ребята в полном составе ходили жаловаться на меня в гороно после того, как я грубо вырвал тетрадку у одного из учеников, оторвав ему при этом пуговицу от пиджака. («Тоже мне учитель», — как говорят в таких случаях в Одессе.)
И как всюду и везде, комическое здесь сплеталось с трагическим. В «моем» 10-м классе был у меня ученик Владлен Фурман — болезненный юноша в очках, сын работника Министерства народного просвещения. Он страстно любил литературу, много читал. Помню, как-то раз обратился ко мне с просьбой: «Анатолий Эммануилович! У нас кружок ребят, любящих литературу. Мы были в кружке во дворце пионера и школьника, но нас не удовлетворяет: все те же лауреаты. Мы решили собираться у меня на дому. Приходите к нам, дайте установки».
Я ответил: «Голубчик, у меня же нет свободной минуты».
Это была правда: я работал в двух дневных школах, в противоположных районах Москвы, и еще вечером в школе рабочей молодежи.
«Тогда дайте нам тему».
Я посоветовал некоторые темы для докладов. В частности, помню, Володе Фурману посоветовал заняться Ибсеном.
Это был наивный хороший мальчик, что называется маменькин сынок. Помню комичный эпизод. В учительской звонит телефон, просят к телефону меня. Подхожу. Мать Фурмана — врач.
«Анатолий Эммануилович! Я сегодня оставила Володю дома, так как нашла у него аскариды, которые надо выгнать».
«А-а! Пожалуйста! Извините, я не понял, что вы у него нашли?»
«Аскариды».
«Да, да. Скажите, а что такое аскариды?»
Все учителя, слушающие этот разговор, прыскают. Усмехается, чувствую, и мать Фурмана на другом конце провода. Поясняет:
«Это глисты».
Через год после этого разговора Владлен Фурман, у которого мать искала глисты, был расстрелян на Лубянке, как тяжелый преступник.
Я уже был в то время в лагере и узнал об этом через много лет таким образом:
В 1956 году, после освобождения, шел Телеграфным переулком (это недалеко от 313-й школы). Навстречу — Фурман, повзрослевший, выросший, но, в общем, мало изменившийся. Я окликаю. Останавливается, смотрит на меня с недоумением.
Я: «Ты что, меня не узнаешь?»
«Нет, Я вас не знаю».
«Как не знаешь? Кто у тебя был классным руководителем в десятом классе?»
«А-а! Это не тот Фурман. Это мой брат».
«Ах вот что! Извините! Вы очень похожи. Ну, а как живет ваш брат?»
«Он уже не живет».
Я говорю оторопело: «То есть как?»
И здесь узнаю трагическую повесть. Причиной трагедии оказался литературный кружок, о котором я только что упомянул выше, а поводом — мой арест.
Свободное копирование
