В детях Введенского меня всегда поражала одна черта: все они были на него похожи, не только наружностью, но и многими чертами характера; такие же, как он, экспансивные, эмоциональные; морально неустойчивые; и в то же время удивительно неумные и бездарные. Ни крупинки отцовского таланта, отцовского энтузиазма, отцовской порывистой, но искренней глубокой религиозности, не говоря уже об универсальной образованности отца. Все его сыновья так и остались малограмотными. И все они были похожи на отца, как карикатура бывает похожа на фотографию.
Второй сын Андрей — уже явно совершенно и явно ненормальный, патологический тип, человек — впоследствии трагически погиб в лагерях.
И, наконец, третий сын Володя — простой и бесхитростный, добрый, но совершенно бесцветный.
Таково потомство Первоиерарха.
Далее я хочу остановиться на одном лице, трагическая судьба которого дает особое право на внимание.
Вера Ивановна Тараканова.
Царство ей Небесное, и мир ее праху.
Она родилась в семье богатейшую русских купцов. Таракановы — династия петербургских хлеботорговцев. Они имели склады на знаменитой, известной всему русскому купечеству Калашниковой набережной.
Вера Ивановна рано потеряла мать, училась в одном из петербургских пансионов, лето проводила в Царском Селе, где у ее отца была великолепная дача. Часто гуляла по Царскосельскому парку, ходила в Знаменскую царско-сельскую церковь, куда во время литургии часто заходила царская семья.
Глубокая, истовая купеческая религиозность была свойственна ей с детства. Однажды, в 17 лет, она попала в аристократической церкви Николаевского Кавалерийского училища на службу молодого священника отца Александра Введенского.
Это было в 1915 году, и с тех пор она не пропустила ни одной его службы.
Октябрь 1917 года принес ей страшное горе. На другой день после того, как склады с зерном, принадлежавшие Таракановым, были национализированы, отец и брат Веры Ивановны пустили себе пули в лоб.
Из купеческого дома ее выбросили, дачу отобрали, бедная девочка осталась буквально на улице.
Тут-то и пришел на помощь молодой священник. Ольга Федоровна Введенская, барственная, но добрая женщина, пригласила ее жить в их доме. Отец Александр устроил ее в своей церкви певчей и псаломщицей, а потом она стала у него секретарем.
И всю жизнь прожила она в доме Введенских.
Глубоко религиозная, она не пропускала ни одной службы, была стенографисткой на всех обновленческих соборах и съездах. Любила Владыку горячей и чистой любовью; она знала все его слабости, и все прощала, и не отходила от него ни на шаг.
Отношения ее с шефом были абсолютно чистые, и никогда никому не приходило в голову, что они могут быть другими. Меньше всего это могло прийти в голову нашему патрону и ей самой.
В это время она была старостой храма, а также бессменной псаломщицей. Читала она прекрасно, с необыкновенным чувством и в то же время без всякой истерики. Это было классическое церковное чтение. И кто бы мог предсказать, слушая ее проникновенное чтение, глядя на ее строгое иноческое лицо, ее ужасный конец.
Владыка Александр относился к ней, как к члену семьи, говорил ей «ты», «Вера». И в то же время был к ней привязан, как к совершенно своему человеку, хотя неровности его характера сказывались и тут.
И здесь мне вспоминается один забавный эпизод, характеризующий нашу ульяновскую жизнь.
Иду я как-то днем к моему патрону. Вдруг навстречу он сам — небритый и с корзиной в руках. Улыбается и говорит: «Идите и ждите меня, а я иду на рынок. Шура (старший сын) сегодня уезжает». Иду. Меня встречает Маша, дочка, ученица 10 класса. Сидим, мило разговариваем. Вдруг врывается шеф, раздраженно кидает в сторону корзину с продуктами и к дочери: «Ты здесь сидишь и флиртуешь, а твой отец, Первоиерарх, должен по базару бегать!»
Подают обед. Нас четверо: шеф, Анна Павловна, Маша и я. Шеф продолжает возмущаться и в какой-то момент делает угрожающее движение по направлению к дочери. Вся красная, она, как ошпаренная, выскакивает из-за стола и убегает.
После этого приходит очередь Анны Павловны. И ей попадает.
Она подает второе, ставит бутылку вина и тоже уходит в другую комнату.
Мы с патроном остаемся одни, молча чокаемся и доедаем обед в молчании.
Вдруг с большим опозданием приходит Вера Ивановна. Это подливает масла в огонь. «Ты там со своими попами совсем сошла с ума. Все утро где-то бегаешь, а я должен ходить по рынкам».
«Почему, Владыко, я должна думать о Шуре, который ко мне относится исключительно грубо?» (Она привела некоторые факты, которые вполне соответствовали действительности.)
«Не для Шуры, а для меня. И не нужно мне твоих услуг. Я вот отца Анатолия (кивок в мою сторону) назначу старостой».
«Пожалуйста, пожалуйста, Владыко. Отец Анатолий, вот ключ от храма. Сегодня в шесть часов служба. К завтрашнему дню надо напечь просфор, сходить за свечками, убрать церковь».
И передо мной кладется ключ.
«Что вы. Вера Ивановна, это все шутки. Владыка же это сказал сгоряча».
«Не знаю, не знаю, вот вам ключ».
Шеф (сердито):
«Хорошо. Дайте мне ключ».
И он забирает ключ. Вера Ивановна уходит. Мы с шефом доедаем обед. Затем он садится за рояль. Играет Шопена. Затем начинается разговор.
«Вы знаете, выпив вина, я пришел в свойственное мне состояние самовосхваления. Сегодня я думал: никто лучше меня не управлял бы церковью».
«А епископ Антонин Грановский?»
«Бросьте, я знаю ваше пристрастие к Антонину, но он угробил бы все дело через две недели». Углубляемся в историю. Наконец шеф встает из-за рояля, говорит:
«Идемте гулять».
И мы идем по Радищевской вниз, к Волге.
Вера Ивановна бежит за нами.
«Владыко, ключ! Пора ко всенощной».
«Какой ключ, что за ключ, не знаю, где он».
Вера Ивановна бежит в дом. Выбегает.
«Ключа нет. Куда вы его, Владыко, положили?»
«Не знаю, не знаю, посмотрите на рояле».
Вера Ивановна бежит опять в дом. Я (уже немного обеспокоенный):
«Но где же, Владыко, все-таки, действительно, ключ?»
«Да ключ у меня. Я просто хочу пошутить и, кстати, дать ей урок».
Вера Ивановна возвращается на этот раз уже в полной панике.
Ключа нет. Шеф медленным жестом лезет в карман. С рассеянным видом:
«Вот какой-то ключ, отдайте его, отец Анатолий».
«Пожалуйста, вот ключ. Вера Ивановна».
«Нет, от вас я его не возьму, пусть мне его отдаст сам Владыка, а не диакон при Первоиерархе».
Наконец после некоторых прелиминарии, ключ берет шеф — и торжественно вручает его Вере Ивановне. Она бежит открывать церковь, а мы идем гулять по берегам Волги.
Все это было бы смешно, если бы не окончилось так трагически для бедной Веры Ивановны. После смерти шефа в 1946 году наступили для нее плохие времена.
В жизни пустота. Сначала все дни она проводила на его могиле. Но так как жить на могиле нельзя, пришлось устраиваться. Сначала она была псаломщицей при Володе, который стал сельским священником. Потом перешла к другому священнику (тоже из обновленцев). Мыкалась по приходам. В 1961 году наступил конец.
Однажды пришла она к Анне Павловне, переночевала, утром зашла к ней в спальню, сказала:
«Не вставайте, Нюра, я сейчас ухожу. Вот что я вам хотела сказать: надоело мне все, пора кончать».
«Как кончать?»
«Так. Сестра моя бросилась под поезд, отец с братом в свое время ушли. И мне пора уходить».
«Верочка, но вы же такая религиозная, с вами же всегда Бог!»
«Не говорите глупостей, Нюра», — сказала Вера Ивановна и ушла.
Через три дня звонит Анне Павловне священник, у которого жила Вера, спрашивает: «Анна Павловна, вы не знаете, куда делась Вера Ивановна? Она так от вас и не возвратилась».
Анна Павловна всполошилась не на шутку. Послала в Ленинград своего племянника узнать, где Вера Ивановна. Узнали.
Выйдя от Анны Павловны, отправилась она в Псково-Печерский монастырь. Исповедалась там и причастилась. А потом в Питер, поехала в Царское Село, столь дорогое ей по воспоминаниям детства. Прошла по парку, разыскала знаменитые Царско-сельские пруды, поставила две свои котомочки (все свое достояние) у стоящего рядом с прудом кленового дерева, а сама бросилась с разбега в ледяную осеннюю (было это в начале ноября) воду пруда.
Труп нашли через несколько дней, священники служить отказались, похоронили ее «без попов, без ладана» на местном кладбище.
Один из подмосковных священников, узнав о ее смерти, совершил заочное отпевание.
Царство Небесное и мир твоей душе. Вера Ивановна! Ты возлюбила много, преданно и верно, и да простит тебе Господь многое — твое предсмертное отчаяние и самоубийство, так же, как и твоим родным: отцу, брату и сестре.
Свободное копирование
