Я никогда не работал в государственных организациях в других странах, кроме России, так что не могу сравнить советские и прочие государственные предприятия. Мне приходилось слышать, что негибкость, характерная для советской промышленности, встречается на государственных предприятиях других стран. В России, конечно, вся индустрия государственная, и система, вне всякого сомнения, подавляет инициативу. Безопаснее не рисковать, а вести себя как можно тише, не привлекая ничьего внимания. Это особенно верно для России, потому что инженеров там часто обвиняют во «вредительстве», и отправляют в тюрьму или даже расстреливают, если находят виновными.
Я знаю об одном случае, когда русский, работавший переводчиком у иностранного инженера, искал другую работу после отъезда инженера из России. Один мой друг, который хорошо знал того русского, встретил его однажды и спросил, как дела. Тот ответил, что работает мелким служащим. Мой друг сказал:
— Для вас это слишком незначительно. Вы можете рассчитывать на что-нибудь получше!
— Да, — согласился русский. — Мне предложили хорошую работу в руководстве деревообрабатывающего треста, с зарплатой в три раза выше, чем сейчас получаю. Но я решил не рисковать.
— Почему нет? — спросил мой друг.
— Ответственность уж очень велика, — отвечал русский. — Последнее время дела в деревообрабатывающей отрасли неважные, и если что-то случится в тресте, по моей вине либо нет, отвечать придется мне. А у меня положение особенно сложное, потому что я работал с иностранцами. Полиция всегда ищет самого очевидного подозреваемого, а кто очевиднее человека, работавшего с иностранцами?
Я знавал русского инженера, который работал на городской электростанции. Несколько лет он провел в конторе, выполняя рутинную работу, а затем ему предложили должность главного инженера электростанции. Он не только отказался от повышения, но вообще уволился и нашел работу в совершенно другой области, далекой от его специальности. Когда его спросили, почему, он ответил: «Прими я повышение, я бы отвечал за все, что пошло не так на электростанции, с риском расстрела или тюремного срока. А откажись я от повышения, полиция сочла бы и это подозрительным, так что я бросил и станцию, и инженерную профессию, лишь бы меня оставили в покое».
Опыт подсказывает, что это не одиночные примеры. Только исключительно смелые и самоуверенные люди готовы целиком и полностью принять на себя ответственность в советской индустрии. Власти загнали себя в безвыходное положение. Они должны строго наказывать вредителей, чтобы отбить у них охоту саботировать. С другой стороны, они отбивают охоту работать у честных людей, держа их под страхом наказания.
Когда я прибыл в Россию в 1928 году, страна только что прошла через очередную из многочисленных чисток, и под особенным подозрением были инженеры. Потом, начиная с 1933 года, положение заметно улучшилось, и я мог отдавать приказы на руднике или плавильном заводе с уверенностью, что их выполнят. Но когда обнаружили большой анти-сталинский заговор в 1936 году, начался еще худший террор, чем раньше, и особенно пострадала индустрия, потому что заговорщики признались, что занимались вредительством в нескольких отраслях промышленности.
При шуме и волнениях, сопровождавших последнюю чистку, которая еще не закончилась, когда я покидал Россию в августе 1937 года, условия вернулись к тому, что было десять лет назад, и дух инициативы, который начал было развиваться среди руководящего состава, опять был подавлен. Не смею предсказывать, что может произойти в будущем, но уверен по собственному опыту, что на восстановление после волны казней и арестов потребуется несколько лет.
Один русский знакомый, по наивности решивший, будто я сочувствую коммунистам, раз работаю в России, как-то задал мне вопрос, почему я не стал советским гражданином. Я ответил: «А вы знаете, что американское гражданство составляет 95 процентов моей ценности для советской промышленности? Поскольку я американец, то не обязан поступать так же, как советские инженеры, отчего у них эффективность составляет лишь малую часть от потенциальной».
Свободное копирование
