Я видел одинаково стойкость и героизм русских людей как там, в России, при большевиках, так и здесь, в беженстве и предшествующем ему периоду борьбы с большевиками. И я даже думаю, что разложение в беженской массе пошло дальше, чем в России, где люди страдают морально значительнее, чем мы. Я видел, с каким любопытством публика шла посмотреть на m-me Духонину, пробывшую при большевиках в Советской России более 4 лет. На нее смотрели как на прибывшую из другого мира, с другой психологией, с другими представлениями и понятиями, а на детей смотрели как на зверьков.
Я не верил этому и недоверчиво отнесся к словам жены доктора Позднякова, Зинаиды Николаевны, которая после визита Е. П. Духониной говорила мне: «Вы знаете, у нее на лице запечатлелся весь ужас пережитого. Она совсем другая, не такая, как мы, а дети. сейчас видно, что они из большевистской России». Я подошел иначе к Е. П. Духониной, и скоро мы стали большими друзьями. Необыкновенною симпатиею к Евгении Павловне прониклась и уважаемая З. Н. Позднякова, эта умная женщина, которая не раз потом упрекала себя в том, что могла внушить себе такой вздор.
Мы оба признали, что Евгения Павловна, несмотря на ее тяжкие переживания в советской России, сохранилась во всех отношениях лучше нас. Воспитанная, сохранившая душевную чистоту, непоколебленная в своих взглядах, отстаивающая культурные традиции интеллигентного человека, Евгения Павловна радовала нас тем, что по ней мы видели, что русская интеллигенция в советской России не уничтожена и, когда наступит время, она проявит себя, сбросив тяжелые цепи гнетущего большевизма.
А дети! После праздников они будут отправлены в институт (Белая Церковь), где их тетка Нат. Влад. Духонина состоит начальницей. Я предложил Е. П. подготовить их несколько к музыке и начал давать им уроки. Женя и Туся сделались моими любимицами. Я давно не видал таких прелестных детей. Это были мне знакомые дети, к которым я привык в России, и с ними я переносился на Родину.
Это были настоящие русские девочки, не носящие на себе и признаков большевистского разложения. Правда, они запоздали в своем развитии и не знали самых обыкновенных вещей, понятных детям их возраста, но дай Бог, чтобы все дети были такими. Вполне сознательно относясь к ужасам большевизма, девочки часто рассказывали мне о расстрелах, об арестах, об обысках, об уличных беспорядках, о вооруженных солдатах, которых боятся решительно все, и видно, что эти сильные впечатления нескоро оставят девочек. Они видят только отрицательные стороны большевизма и ненавидят большевиков. Другого влияния большевизма они не восприняли.
С таким же ужасом говорили они о переходе польской границы - с ночевками в лесу, в болотах и в куче сухого листа. В Польше (Ровно) они сидели с мамой в тюрьме как арестанты, но это было уже не так страшно. Только было неприятно спать на грязном полу. Теперь дети ненавидят и поляков...
Центр тяжести моей жизни перешел с третьего этажа госпиталя в первый, ближе к воротам, где была комната заведующего хозяйством полковника Духонина. Здесь, у Духониных, я проводил все свободное время, отдыхая душою и получая глубокое удовлетворение в общении с этой семьею. Я был бесконечно рад, что новый 1924 год я встретил, сидя за общим столом рядом с Женей и Тусей Духониными.
Свободное копирование
