В доме на Станкевича Зускины жили на первом этаже. Впервые я попала к ним только в тридцать третьем году, до этого мое общение с актерами ограничивалось лишь стенами нашей квартиры. В перерыве между спектаклем и репетицией они приходили домой, и на кухне происходили» производственные совещания». Например, актер Миша Штейман, в молодости изучавший сапожное ремесло у своего отца, горячо доказывал Авреймеле Шидло, что тот не имеет права браться за роль, так как у автора сказано, что его герой говорит высоким голосом, тогда как у него, Шидло, голос чрезвычайно низкий. Лично я думаю, что идея пойти в актеры возникла у Шидло именно из-за его удивительно глубокого мефистофельского баса. Правда, он обладал еще и высоким ростом, что, по его мнению, тоже способствовало сценической карьере.
Любое недоразумение между деятелями искусства вызывало немедленную реакцию их жен, которые защищали интересы своих мужей сковородочными дуэлями.
Шестнадцать примусов, споры жен, плач детей — все это сейчас, когда я вспоминаю, кажется мне адом из плохонькой комедии. Если кухня была адом, то квартирка за кухней, где жили мои родители, наверное была чистилищем. После бурной сцены на кухне, к моей маме забегали по очереди спорящие стороны, и каждая, поливая слезами и проклятиями противницу, доказывала свою правоту.
Мама с тихой спокойной улыбкой выслушивала их, и с удивительным тактом, не принимая ничьей стороны, пыталась примирить разбушевавшихся дам. А поздно ночью, когда папа возвращался после спектакля, она со смехом рассказывала ему о дневных сражениях.
Но и папа, в свою очередь, имел чем поделиться.
Он сидел у себя в кабинете, когда к нему явилась актриса Ида Абрагам, жена того самого актера, который сообщил в свое время папе об открытии еврейской студии. Мы в детстве звали ее» мегера». В кухню она не входила, а врывалась. Огромная, с копной мелко вьющихся седых волос, она вечно совала свой совиный нос в соседские кастрюли.
Вот так она ворвалась в кабинет Михоэлса и с порога потребовала, чтобы ей дали роль молоденькой девушки. Отец встал из-за стола и спокойно предложил ей сесть.
— Нет! Этим вы меня не купите! Отвечайте, дадите вы мне роль Миреле или нет?!
— Но вы и так уже получили ведущую роль мачехи, — вежливо возразил Михозлс.
— Вы издеваетесь надо мной! — взревела» мегера» и, схватив со стола мраморную чернильницу, запустила ее в голову моему отцу.
— Итак, можно считать, что я сегодня заново родился, — закончил папа.
«Мегера» со своим мужем Ной Львовичем занимали комнату на нашем этаже. Детей у них не было, зато жила крохотная противная собачка по имени Гера, которую мы звали Гера Ноевна, за что нам влетало от родителей.
В этот период, к которому относятся мои самые ранние воспоминания, почти у всех актеров уже были дети, и длиннющий темный коридор нашей квартиры постоянно сотрясал детский рев. Ванная комната была одна на всех, и каждый день на ее облупившихся дверях вывешивалось объявление: «Сегодня с шести до семи купается Адик Штейман. С семи до восьми Толик Шидло» и так далее.
Но когда купание совпадало с периодом распределения ролей, а оно (распределение) не оправдывало надежд исполнителей, то в отведенное для Адика время, когда его, жирненького и ревущего, погружали в обшарпанную ванну, туда врывалась жена Шидло и, швырнув своего Толика в мыльную воду, принималась вытаскивать из нее мокрого скользкого Адика. Дамы, перепутав детей, старались ими же стукнуть друг друга. Причина спора всегда была творческая.
Но, несмотря на эти сложные взаимоотношения, жители нашего дома, на самом деле, были сплочены в одну большую семью, как писал об этом отец.
Если мама заболевала, а это случалось все чаще, нас с сестрой забирала к себе актриса Леля Ром, одна из лучших актрис первого поколения. Мягкая, с теплым юмором, она, как мне кажется, быстрее чем другие улавливала требования режиссера и доносила их до зрителя. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что из всех актрис именно с Лелей у папы был настоящий сценический контакт. Мне запомнились еврейские народные песенки, которые она напевала нам своим чудным глубоким голосом.
По утрам она выползала на кухню, лохматая в черном сатиновом халате, таща за руку свою маленькую сонную дочку. Поставив чайник на керосинку и захватив нас, она возвращалась в свою крохотную комнатку, где над диваном висел портрет красивой молодой женщины с букетиком цветов в пышных волосах. Пока мы слонялись по комнате, не зная чем бы заняться, Леля присаживалась к полукруглому столику красного дерева (доставшемуся по наследству от бывшего хозяина дома) перед висевшим на стене зеркалом и через несколько минут на моих глазах превращалась в красавицу с портрета.
Затем она уходила на репетицию. Слово» репетиция», как я уже говорила, для детей нашего дома было магическим, несмотря на то, что оно означало уход родителей из дома.
Свободное копирование
