Предисловие

Глава 1. Предисловие

      В детстве почему-то иногда думалось, или осознавалось, что я должен знать нечто важное, но вот какая досада… забыл. Так, человек, потерявший сознание, не сразу может вспомнить, кто он, как очутился в нынешнем положении? Вдруг возникает ложная память, этакое deja vuе, когда кажется, что жил и раньше, и многое проживается уже в который раз.

      Мне всегда хотелось  узнать о жизни своих предков, о чем они думали, какими были, понять, почему стали такими, какими стали? Но не случилось. В силу разных причин. Возможно, у них не было желания писать, да и зачем? Кому писать? Когда? Всё время отнимала работа. Никто из старших не рассказывал о себе и предках, не до того было. Времена не смутные. Намного хуже. Дети росли, не задумываясь, что есть и другая жизнь. Взрослые не особо с ними делились своими размышлениями.

         И эти записки я писал для  себя, чтобы вся моя жизнь не канула бесследно, лишь с некоторой долей умолчания, каковую может представить каждый, зная себя и свои мысли. Оправданием, служит лишь то, что мысль не всегда материальна, замысел и действие – дистанция  огромного размера. За мысли не судят. Судят за те, которые опубликованы,  произнесены. Но не суди, да не судим будешь. Часто человек не знает себя, на что способен, поэтому в Дельфах и была начертана эта рекомендация: "Познай себя».

Впрочем, если есть уверенность, что ты лучше меня, то почему бы и не осудить? Порадоваться: я  лучше! Ой, ли? Сначала надо жизнь прожить. Она всё расставит по своим местам и каждому воздастся по заслугам. Точнее, итог у всех один  — как радующихся, так и кающихся. Хотя никто не может знать и представить, как будет вести себя в последние часы. Счастлив тот, кто умирает во сне, без мучений, тоскливого томления духа и унизительного состояния беспомощности.

Перебираю в памяти самые ранние воспоминания и убеждаюсь, что  зачатки характера и, следовательно, сама судьба, идут оттуда, от первых лет сознательной жизни. Конечно, что-то наследственное, что-то приобретено воспитанием, но значительная часть характера от множества случайностей, которыми полна любая детская жизнь. Всё это вошло в память, стало сознанием, потаенным убежищем от стрессов.

Детство постоянно вылезает из нас, то в общении с друзьями, то вдруг среди дня неожиданно вспомнишь какой-то эпизод и удивишься, почему этот, а не другой? Что-то с ним связано. Но что? Какой-то  неуловимый запах пронесшийся мимо. Сейчас таких ароматов нет. То ли мир изменился, то ли сам, то ли органы обоняния. Раньше всё было вкусней, ароматнее, всё впервые.               

 Жаль, память избирательна, несовершенна. Хочется со стороны взглянуть на себя тогдашнего, и окружающих меня людей,  рассмотреть получше и понять, каким образом я стал таким, кто помог и чем руководствовался? Кто они? Какие?

 Многие происшествия, возможно, интересные подробности забылись, спаяв месяцы в туман беспамятства. Остались незначительные эпизоды и понимание – это было со мной, и тогда, в маленьком тельце, находилось моё сознание, понимание себя. Просто жил и не знал, что у меня всё впереди. А когда узнал, то догадался, что ради этих страданий и крупиц знания не стоило рождаться.

Мир  вполне мог обойтись и без меня, как миллионы раз обходился без  людей, загубленных в  бесчисленных и бессмысленных войнах. Сколько гениев было среди убитых! Да и зачем вообще нужен сам человек на Земле? Для продолжения рода? Почему же человек так успешно и энергично, истребляет себе подобных?

Завидую тем, кто знает родословную. У них уже оправдана жизнь, наполнена смыслом – не прервать род, достойно продолжить, ничем не запятнав. Я принадлежу к большинству, которому не дали памяти о предках.

Малограмотные большевики, захватившие валявшуюся под ногами власть, посчитали, что народу незачем знать вековую историю России, достаточно того, что история началась с ноября 1917 года. Начали заново переписывать учебники, обагрив её кровью и страданиями миллионов. Знаю лишь, что дед Федосей Дрозденко и его жена Федосья Автономовна жили на Украине в селе Завадовка.

В начале века, то ли соблазнившись столыпинскими земельными  реформами, то ли не от хорошей жизни, вместе с сельчанами погрузили продукты и пожитки на арбу, впрягли волов, привязали скотину и медленно пошли-поехали в необъятные российские просторы.

Некому рассказать, долго ли, и с какими мучениями добирались до Саратовской губернии, до местечка с небольшой возвышенностью, под которой протекала речушка, вероятно, за свою живописность среди степи и назвали Чепуркой, ширина – петух перелетит.

Построили приземистые хаты из подручных средств, единственно возможных в степной зоне, из самана – глина перемешана с рубленой соломой, так ещё в Египте строили семь тысяч лет тому назад. Под одной крышей находились небольшая горница с русской печкой для обогрева, на кухне вторая печь, через стену хлев со стожком пахучего сена, коровы, овцы и даже загончик для кабана.

Новое село наименовали привычно — Завадовка. Чуть подальше разместились сельчане  Петровки. Вот и получилось село Петро-Завадовка. Вероятно, у всех была надежда на лучшую жизнь, чтобы земли и воды было вволю, только трудись, богатей своим трудом, которого для семьи не жаль. Но пришла революция, и всё перевернулось. В почете стали лодыри, проходимцы, которые ничего не умели, кроме того как глотку драть, отстаивая копеечную выгоду в свою пользу.

Рушились семейные устои; все плохие черты характера, дремавшие до этого, выплеснулись наружу и стали доминирующими. Всё распадалось, исчезало. Крестьянину постоянно мешали, отнимали самое необходимое. Как бы хорошо ни трудился, мог умереть от голода. Смысл жизни извратился – любыми средствами выжить, даже подлыми.

Мало кто понимал, что происходит истребление народа. Вожаки оправдывали преступления – расстрелы, грабежи. К светлому будущему, коммунизму, загоняли винтовкой. И не стеснялись об этом кричать, агитировать, считали, что крестьяне не понимают своего счастья, поэтому и сопротивляются, поднимают восстания.

Подчиняясь убийственной силе, крестьяне уступили, и превратились в рабов, которым безразличен  результат труда – почти всё отнималось. Не многие находили мужество противостоять насилию – это равносильно добровольному всовыванию головы в уже намыленную петлю, которая тот час же затягивалась в назидание другим.

Воспитывалось знаменитое долготерпение, о котором высказался Сталин, за ним и многие интеллигенты, позже придумавшие лукавую формулировку: в бывших злодеяниях виновны все, коль молчали и не возмущались. То есть никто не виновен, все могут быть виновными. Сам виноват, что тебя эксплуатировали, насиловали. Надо было сопротивляться.      

Не многие мужики остались живыми в гражданскую войну. Белые проходили через село, — уводили мужиков с собой. Так же поступали и красные. Деда Федосея чуть не расстреляли красные, когда из его дома выбежал дезертир, которого тут же застрелили. 

Прятал вражину! Херсончиха, живущая напротив, выбежала из дома и заступилась за брата. И один красноармеец подтвердил, что он сидел с дедом и не видел, как выбежал дезертир. Пожалели, оставили в живых. Имея в руках оружие, легко проявлять гнев и милосердие.            

Федосей умел многое: столярничал, кузнечил. Вполне возможно, случайно в руках оказалась книга «Чёрная магия». Увлёкся.

После непродолжительного изучения, решил проверить действие магии на своей жене, которая только что вошла в избу, и на ровном месте вдруг упала. Федосей, сидевший за столом, громко рассмеялся. Федосья увидела в его руках «Черную магию» и, поняв причину своего конфуза, разозлилась и бросила книгу прямо в пылающую печь.    

     Я, пятилетний, шел с матерью по железнодорожным путям от небольшого абхазского вокзала, и она, чтобы отвлечь меня от утомительного и долгого пути, рассказывала эту историю, а я жалел, что книга сгорела. Уж я бы, непременно изучил её, в моей власти оказались бы таинственные черные силы, жизнь пошла бы совершенно иначе, не так скучно и пресно, как сейчас.

Вполне возможно, именно это предание заронило мысль, убеждение, что в книгах можно узнать нечто до сих пор неизвестное, но очень важное, до такой степени, что коренным образом изменит жизнь, и уж, наверняка, в лучшую сторону.

      Федосей погуливал от жены, которая часто ходила беременной или недомогала женскими болезнями от тяжелого крестьянского труда. Родила восемь дочерей, но в живых остались пятеро – Полина, Нюра, Прасковья, Евдокия и Мария.

За младшей присматривала Полина, которой исполнилось шестнадцать лет, по вечерам ходила на девичьи посиделки, а днем нянчилась с девчонкой, которая так к ней привязалась, что называла мамой.

Поля сердилась, ей казалось, что кто-нибудь примет это за правду, разнесет по селу, и она не сможет выйти замуж. Она даже била Маруську, но та упорно твердила своё, потому что матери было не до неё, управиться  бы  по хозяйству.   
 
Младшенькая, отцова любимица, поэтому и самая избалованная. Отец прощал даже в тех случаях, когда  надо было и наказать.

Позже сама рассказывала мне о своих выходках: за столом, если казалось, что налили молока меньше, чем другим сестрам, то запускала кружку по всему столу в другой конец, к матери. Ей доливали, и уж тогда она начинала пить.

Мне невдомёк сообразить, что мать зачем-то привирает: от такого толчка молока в кружке не останется: инерция массы жидкости продолжит движение, то есть выплеснется на стол. Она творила свою историю в своём и моём сознании.      

Рассказывала, что как-то подсмотрела, куда отец прячет кулёк с дорогими конфетами, предназначенными для любовницы, подговорила старшую сестру, та приставила лестницу, они залезли на чердак и съели все шоколадные конфеты. Отец узнал, чья это проделка, но никого не наказал. Странно, а почему он должен был наказывать? Сам провинился. Конфеты нужно покупать детям, а не любовнице.

Безнаказанность и строптивость не шли на пользу, придавали уверенность в своей избранности, значительности, чего не было у других сестер. В семье не без урода, им стала Мария. Не она выбрала этот путь, так жизнь распорядилась – быть младшенькой и самой избалованной.       

Без ума любила кошек: тискала, игралась с ними. Знала всех кошек в селе. Мало того, если узнавала, что где-то окотилась кошка, бежала туда и любовалась котятами. Эта любовь передавалась генами: одна из внучек тоже стала заядлой кошатницей. Благо, по-мужскому роду не передаются эти гены, мне лишь приятно смотреть на кошек, как и на собак тоже.               
   
В 21-м веке учёные установят: «…пapaзит пoд нaзвaниeм Toxoplasma gondii, кoтopый пpиcутcтвуeт в opгaнизмe пpaктичecки кaждoгo кoтa, дeлaeт этиx живoтныx пpивлeкaтeльными в глaзax кpыc, кoтopыe являютcя иx пoтeнциaльнoй дoбычeй. Oднaкo, oни тaкжe увepeны в тoм, чтo в cлучae зapaжeния чeлoвeкa тoкcoплaзмoзoм у нeгo мoгут пpoизoйти cepьeзныe измeнeния личнocти вплoть дo paзвития шизoфpeнии».               

 Федосей умер в 1932 году, когда Марии исполнилось девять лет. Никому до неё не стало дела, мать недолюбливала, возможно, потому что её так сильно любил отец, который напропалую изменял, мужики-то в деревне почти вывелись.

Жить стало ещё трудней. Колхоз на трудодни почти ничего не давал. Бригадир, отмечая выход на работу, ставил черточку-палочку в тетради. Вот за такие палочки колхозники и работали, понимая тщетность усилий, сколько ни вырастет, всё заберет государство.               

Кормились с огорода, но и здесь, с каждого дерева надо заплатить налог, отдать всё, что выращивалось и не выращивалось: свиную шкуру, даже если и не держал свиней, масло — если не было коровы – покупали в магазине и сдавали государству.

Комсомольцы, выполняя задание партии, лазали по погребам сельчан, выметая все продукты. «Выметальщики» десятки лет жили в селе, не испытывая угрызений совести – их заставляли, они подчинялись, жизнь такая была. А потом их выросшие дети влюблялись в друг друга и они становились родственниками.