II. По вечерам
По вечерам у всех женщин была та или другая работа, и зачастую у кого-нибудь собирались вместе; в таких случаях матушка брала меня с собою. Две темы преобладали на этих ассамблеях. Начинались они с разных смешков да взаимных подтруниваний, причем особенно доставалось старшей Воронецкой; она, впрочем, и сама легко давала повод: чуть где-нибудь стукнет, сейчас и выскочит. "Боится мила друга прокараулить", -- замечали ей вслед. А затем как-то незаметно переходили к последним новостям, преимущественно из сферы домашней жизни ближайших соседей или знакомых; но этого рода разговоры совсем не удержались в моей памяти, да и были бы неинтересны для читателя. Другая тема -- это рассказы о былом фамильном величии, о том, как отцы и деды не только по Вологде, но и в Архангельске гремели, какие в старину были простые и строгие нравы, и что теперь таких людей уж нет.
-- Бывало, у Денежкиных соберется человек двадцать девиц да молодцев; пляшут за полночь, да так на полу вповалку все и лягут спать; тогда глупости-то никому и в голову не приходили, не то что ныне; теперь за девками-то надо смотреть, да и смотреть. Да и рано же прежде выдавали замуж: матушка мне сказывала, что она еще целый год в куклы играла, а уж с первым ходила.
Тятенька, царство ему небесное, ух какой строгий был! От отца остался еще маленьким, у матери был нелюбимым сыном: она его потом благословила простой иконой да караваем черного хлеба, а младшего, Михайла Михайловича, серебряной да белым хлебом. Дедушка был первый по Вологде, только под конец разорился, отправив за море два корабля; а о них и до сего дня ни слуху ни духу. Вот тятеньке-то и пришлось начать жить в чужих людях. А какой капитал оставил, -- ведь в год его смерти одной чистой прибыли было сто тысяч. Зато уж и гордый был! По зиме приедут из Архангельска браковщики, все за ними ухаживают да угощают, а он дальше передней их не пускает; только, бывало, и скажет: "Ступайте, смотрите". А чего смотреть-то, товар у него был всегда первый сорт, да и слову своему был настоящий хозяин; у него и в Архангельске товар принимали не смотря; скажет, что в барках пятьдесят тысяч пудов, сейчас же полный расчет и получает. То же хоть бы и в Вологде, его и начальство уважало: бывало, встретит Христиана Ивановича -- тогда за вице-губернатора был: "Милости просим, Христиан Иванович, запросто откушать". И тот всегда приезжал; помню его -- такой худенький старичок был. А матушке-то тятенька только и скажет: "Завтра у нас Христиан Иванович будет, смотри не выйди стряпухой". -- "Ах, батюшки мои светы, да чем же мы его угощать будем?" -- "Глупая, разве у него дома еды нет, он ко мне приедет, а не наедаться". А теперь поди-ка, у Витушешниковых, даром, что первые богачи, часто ли бывает Матафтин? -- кажется, тоже вице-губернатор.
А в каком страхе да почтении всю семью держал -- и не приведи бог; при нем не только сыновья или невестки, даже жена не смела сесть, пока не скажет: "Садись". Узнал он как-то, что старший сын Николай неладно живет: он в одну сторону, а невестка в другую погуливать стали. Вот он раз и велел им прийти в субботу обедать; после же обеда, как будто вместе мыться, и увел их в баню да там вожжами и поучил их, как надо жить. А из бани пришли, точно ничего и не бывало; потом уж долго спустя невестка как-то проговорилась. Другой раз прослышал он, что брат Александр, -- женатый тоже был, -- голубей завел; вот он его и послал на пожню -- посмотреть, хорошо ли сено убрано, а вслед за ним сам приехал, да ведь как его отделал да все приговаривал: "Не дело купеческого сына голубей гонять!" Брат-то Александр долго потом все с опаской садился.
Но тоже покойничек, бывало, хоть и редко, а и сам сильно зашибал. Ну, тогда первым делом всю семью соберет и велит песни петь; все стоят и песню за песней поют, иногда до рассвета. Я-то еще маленькая была; посадит меня к себе на колени, так, бывало, у него и засну. Вдруг как он заплачет, да и проговорит: "Все прахом пойдет!" Вишь, в сыновьях-то проку не видел, да и на матушку не полагался. Так ведь оно и сбылось, -- продолжает рассказчица, -- и трех лет не прошло после смерти Ивана Михайловича, как все и перебанкрутились; только Яков Иванович и уцелел, да и то потому, что женился на богатой уродине Окатовой, на которую раньше и смотреть не хотел.
-- Ну, и у Шапошниковых капитал тоже был хороший, -- отзывается хозяйка, -- а в доме чего-чего не было: сколько икон в дорогих окладах, сундуки ломились от канфы да фанзы, одного бурмицкого жемчуга было более полупуда.
-- Как же все это порешилось? -- кто-нибудь спросит.
-- Сам-то Иван Петрович был мужик крепкий, да не дал бог ему счастья в жене, слаба была до рюмочки; ничего с ней поделать не мог ни уговором, ни плетью. Умер он скоропостижно, дети были еще маленькие, приказчики все и растащили; вот Мизгиревы-то с тех пор в силу и вошли. Разве такое бы за мной дали приданое! -- со вздохом заканчивала хозяйка (она была из дома Шапошниковых).
О слабости к водочке купеческих жен старого времени постоянно приходилось слышать; бабушка моя тоже этим грешила.
-- Нет, уж теперь таких людей, как были прежде, не найдешь; да и торговля-то держится вся на обмане да на вывертах. В старину ни векселей, ни расписок не знали, а дедушка, бывало, просто для памяти зарубит на косяке да скажет: "Смотри, в срок не уплатишь -- сотру зарубку". Приходит должнику срок платить, а денег почему-нибудь нет; вот он в ногах и валяется: "Батюшка Николай Васильевич, не стирай зарубку". А теперь что, хоть весь свой дом изруби, должник-то посмеется только.
