10 ноября 1967
Декабрь скоро, а мы спим с окошками открытыми, с непокрытой головой по улице ходим… Я и пальто не думаю покупать, в плаще думаю зиму прогулять.
«Принять страдание» — вот что мучит меня, чего не хватает и чего хочется. Со страданием идет очищение, перерождение, сменится кровь — можно будет жить еще, а может так смениться, что и не надо будет уже жить, но надо обязательно принять это самое страдание. Это гениально у Достоевского. Или запить, да так, чтобы недели на две отключиться от белого света, от семьи, от театра. Я чувствую, что раздражаю своим писанием жену. Я знаю природу этого чувства. Где-то внутри сосет червячок — опять сидит, пишет, работает, а я смотрю, а мне самой хочется себя занять, работу себе найти. И что он такой упорный, почему же я не такая. Пишет, пишет, до чего-нибудь допишется и про меня опять какую-нибудь гадость подметит и пр. и пр.
Жду Высоцкого из Ленинграда. Что он может мне сообщить? Какие дела мои его беспокоят? Да никакие! Материал[1] разве посмотрит. Опять тоскливо сделалось. Утром еще было ничего, а к вечеру снова плохо. Денег нет. Пропились в дым, и теще должен 168 руб. Вот попал, все купил, все сделал и все равно не хорош, все равно кругом должен.
11 ноября 1967
Приехал Высоцкий, кое-что видел. «Штаб союзников»[2]:
— Ты хорошо, а Шиферс мне не понравился, все «22», чересчур, его надо всего тонировать.
— Как последний мой материал?..
— Не видел, говорят, хорошо.
Чем-то расстроен, неразговорчив, даже злой. Грешным делом подумал, может, завидует моему материалу и огорчен своим? Из Ленинграда звонит Рабинов.
— Ждем 14.
— Как материал?
— Хорошо, всем нравится. Чем дальше, тем лучше. Вы создаете интересный, своеобразный образ, краснеть вам за свою работу не придется.
Может быть, врал, но слушать приятно. Голова не свежая, перезанимался; погулял немного с Кузей — отошло, выпил кофе, совсем хорошо. Письмо от т. Лены, растрогался. Создают летопись школы, ей, как родственнице, поручили написать обо мне. Знаменитым в Б. Истоке человеком становлюсь. А ночью какие кошмарные мысли в голову лезут!
Молюсь за Женьку, в Ленинграде поставлю свечку во здравие моего образа. Господи, услышь!