Александровское время - 31

Братья Полиньяк были арестованы. Идалия получила некоторые льготы и разрешение посещать своего мужа в тюрьме, куда ее сопровождала ее кузина, г-жа де-Бранка. Двор Тампля был всегда полон народом, выказывавшим поразительное участие к несчастным жертвам, которые вскоре были переведены в Conciergerie; у ворот этой тюрьмы собиралось еще больше народа. Идалия и г-жа де-Бранка рассказывали мне, что всякий раз, когда они приходили, народ бросался к ним навстречу, спрашивая, нет ли какой нибудь надежды, и выказывая самое живое участие.

Незадолго до казни все арестованные собрались в одной комнате; днем стража находилась с ними, стоя у дверей. Однажды вечером, когда г-жа де-Полиньяк, ее кузина и г-жа де-Моро пришли в тюрьму, Жюль де-Полиньяк, младший из братьев, ходил по комнате и вдруг проговорил, показывая на сторожей: «Эти господа очень скверно обращались с нами в Тампле, но с тех пор, как они начинают узнавать нас, они стали мягче, и я готов биться об заклад, что пробудь мы здесь еще месяца два или три, я бы командовал ими». При этих словах сторожа сняли шапки. Жюлю было в то время 22 года; трудно было найти фигуру более изящную, какая была у него.

Начался процесс; заседания продолжались от 7 часов утра до 4 или 4¹/₂ часов по полудни. Ответы, даваемые обвинёнными, были восхитительны; они выказывали преданность своему законному государю с тем благородным бесстрашием, которое заставляет трепетать преступление и обезоруживает гонителей, так что судьи теряли головы. Зал был полон солдатами, призванными для поддержания порядка. Зрители были тронуты до глубины души отважностью и преданностью жертв и возмущались коварством и вероломством судей, которые, несмотря на все свое искусство, потерпели неудачу. Сочувствие стражи к подсудимым было так сильно, что в короткое время их сменяли 3 или 4 раза. Жорж Кадудаль в особенности возбуждал такое восхищение, что невозможно было скрыть его. Мой муж, который присутствовал на всех заседаниях, часто возвращался домой весь в слезах. Он рассказывал мне, что однажды, когда допрашивали Жоржа, его спокойный вид и простыя, но возвышенные речи действовали на него так, что с своего возвышения, на котором он находился, он не мог оторвать от него глаз. Растроганное лицо моего мужа произвело на него такое впечатление, что он сделал ему легкий поклон. Мой муж гордился этим отличием и не мог говорить равнодушно об этом. Все присутствующие содрогнулись, когда в последнем заседании судьи вынесли смертный приговор Жоржу, Еортэ, Сен-Виктору, Пико, слуге Жоржа, маркизу де-Ривьер, Арману де-Полиньяк и 20 другим лицам. Нельзя не сочувствовать мучениям, которым подвергли Пико; ему прикладывали раскаленное железо к пяткам, раздробили большие пальцы на руках, все для того, чтобы заставить его выдать своего господина; но он не выдал его: золото, которое ему давали, было отвергнуто им с презрением. Он разделял заточение вместе с Жоржем; подвергся тому же приговору и на суде, в присутствии публики, рассказывал об истязаниях, которым его подвергали. Жорж де-Полиньяк был приговорен к двухлетнему тюремному заключению; когда он услышал приговор, произнесенный над его братом, он хотел умереть за него или, по крайней мере, вместе с ним. Арман противодействовал этому братскому самоотвержению; между ними завязалась такая трогательная борьба, что вся аудитория заливалась слезами. Они стояли, обняв друг друга; Жорж был готов умереть; но непоколебимые судьи не изменили своего приговора.

Бедная Идалия была уничтожена. Мой муж возвратился с этого заседания в полном отчаянии. Он вошел в гостиную с выражением такого страдания, что мы все были поражены; сквозь рыдания он рассказал нам о зрелище, которого он был свидетелем. У меня была в это время г-жа Сент-Адельгонд, женщина с открытым характером; она бросилась на шею моему мужу, восклицая: «какой вы достойный человек!»

Г-жа де-Полиньяк увидела необходимость обратиться за помощью к г-же Бонапарт. Она упрашивала ее дать ей возможность просить за своего мужа у первого консула. Ее повезли рано утром в Сен-Клу. Войдя к г-же Бонапарт, она упала в обморок; последняя дала ей все доказательства добраго сердца. Она повела ее в салон, через который должен был пройти ее муж; она даже советовала ей броситься на колени и называть его титулами, которые он себе присвоил.

Идалия согласилась на все, лишь бы спасти два дорогих ее сердцу существа. Когда первый консул появился, она бросилась перед ним на колени и сказала с выражением самой глубокой скорби: «Государь, я прошу правосудия для моего мужа». Он посмотрел на нее с удивлением. «Как вы можете просить за него», — отвечал он, — «ведь он из числа тех, которые были посланы убить меня». При этих словах она быстро встала. «Вы не знаете наших принцев», — воскликнула она — «они не могут руководить преступлением». Такой смелый ответ смутил Бонапарта. «А кто поручится мне за вашего мужа?» — ответил он. «Семь лет супружества и семь лет счастья». — «Возвращаю вам вашего мужа, сударыня.» Приговор был отменен, оба брата Полиньяк были присуждены к 4-х-летнему тюремному заключению в крепости Гам. 9 лет уже прошло с тех пор, а вместо обещанной свободы, они находятся в еще более ужасной тюрьме, чем первая[1]. Маркиз де-Ривьер был спасен от смерти, благодаря мольбам своей сестры; он провел 4 года вместе с Полиньяками, затем его перевели в менее строгую тюрьму в Страсбурге; в настоящее время он отпущен на честное слово жить в этом же городе, и пользуется большой свободой. Г-жа де-Полиньяк оживилась надеждой; она поспешила к мужу и к зятю и отправила свою горничную ко мне с известием, что они спасены. Мы в это время выходили из-за стола: все, кто был у нас, были вне себя от радости при этом известии. Я побежала к Идалии, чтобы поздравить ее: ее маленькая комната была полна народом. Я бросилась к ней на шею, г-жа де-Бранка нежно поцеловала меня и затем бросила меня в объятия своей старой свекрови, которой я никогда не видела, и в объятья своего мужа, а затем все они бросились целовать этого почтенного человека; толкали меня к какому-то господину в очках. «Это адвокат, который так хорошо защищал наше дело», говорили мне. Я была так ошеломлена всеми этими излияниями, что у меня закружилась голова, и в конце концов я стала смеяться, как ребенок.